121) Герод Аттик дал софисту Полемону около 800 ф. ст. за три напыщенные речи. См. Филострат, кн. 1, стр. 538. Антонины основали в Афинах школу, в которой содержавшиеся на государственный счет учителя преподавали юношеству грамматику, риторику, политику и теории четырех главных философских сект. Философы получали жалованье в размере десяти тысяч драхм, то есть от 300 до 400 фунт, ст. Подобные заведения были открыты и в других больших городах империи. См. Лукиан, in Eunuch., ч.2, стр. 352, изд. Рейтца. Фи-лостр., кн. 2, стр. 566. Ист. эпохи Цез., стр. 21. Дион Кассий, кн. 71, стр. 1195. Однако Ювенал нашелся вынужденным сказать в одной из своих язвительных сатир, обнаруживающей в каждой строке, что он был раздражен несбывшимися надеждами и завистью:
- О Juvenes, circumsplclt et stimulat vos,
Mattrlamqut а1Ы Duels IndufffMtla quurlt. - Сатира Yll, 20.
Веспасиан впервые учредил учительское звание с постоянным жало* ваньем. Каждой кафедре красноречия, как греческого, так и римского, он назначил ежегодное вознаграждение в centena sestertla, coot-ветствующее, по мнению Арбютно, почти 4850 английским кронам. Он также награждал деньгами артистов и поэтов. (Светоний, Жизнь Веспас., кн. 18). Адриан и Антонины были менее щедры. См. Рейма- рия о Дионе Кассии и Ксифилине, кн. 100. однако он упустил из виду более ранний пример Веспасиана. - Дм*)
122) (К числу людей, писавших о медицине, астрономов и грамматиков, между которыми встречаются некоторые знаменитые имена, следует присовокупить живших также во времена Адриана Светония, Флора и Плутарха и живших во времена Антонинов Арриана, Павсания, Аппиана, самого Марка Аврелия, Секста Эмпирика и некоторых других писателей, хотя и не равных с вышеназванными по своим достоинствам, но не лишенных таланта. Юриспруденция была многим обязана трудам Салвия Юлиана, Юлия Цельса, Секста Пом-пония, Кайя и других. Стало быть, приговор Гиббона слишком строг, неоснователен и незрело обдуман. Этот приговор следовало бы по меньшей мере отнести к одним латинам, которые действительно утратили со времен Траяна изящество вкуса. Но перемена не была особенно заметна между греками, в особенности если мы сравним их с теми их соотечественниками, которые славились при прежних императорах. - Венк) (Упадок талантов начался в Греции ранее, нежели в Италии. Греческие писатели первого столетия были так немногочисленны и так мало замечательны, что писателям второго столетия не делает большой чести их превосходство. Сверх того, Венк, не обратил внимания на то, что даже немногие лучшие писатели этого периода были обязаны своим развитием воспитанию или пребыванию с детства в Риме. К своему списку он мог бы прибавить Апулея, Максима Тирия и Полиэна. Тем не менее этот список оказался бы очень бледным в сравнении с теми блестящими именами прежних веков, с которыми его сравнивает Гиббон. Однако Траян, Адриан и Антонины осыпали ученых большим почетом и большими денежными выгодами, чем те, которые выпадали на их долю во времена Августа. За литературные достоинства не только привлекали людей ко двору, но и награждали высокими должностями. Плутарх был назначен префектом Иллирии, а Арриан - префектом Каппадокии. Светоний, Лукиан, Арриан, Максим Тирий и некоторые другие были удостоены высоких отличий. Но пример и щедрость следующих императоров не были в состоянии оживить зачахнувший дух языческой литературы. Они не могли положить предел медленно возраставшей апатии, которая до того ослабила римский мир, что в нем даже не оказалось достаточной энергии» чтобы цивилизовать своих варварских завоевателей. •ИЗА*П
123) Лонгин, de Subllm., гл. 44, стр. 229, изд. Толл. О Лонгине можно сказать, что он подкрепляет все свои суждения своим собственным примером. Вместо того, чтобы выражать свои мысли с мужественной смелостью, он сообщает их читателю с самой предусмотрительной осторожностью, вкладывает их в уста приятеля и, насколько можно судить из текста, испорченного переделками, как будто ста* рвется опровергнуть их. ("Дух древних афинян", который приписывается Гиббоном Лонгину, следует усматривать лишь в его слоге, твк кая инвче было бы трудно соглвсоввть эту похвалу с выряженной в подстрочном примечании критикой. В этом применении одна строка из трактата Попа о критике (Y. 680), выдающая за подкрепление мнений Лонгине высокий слог его трактата "О возвышенном", применена к сделанному Лонгином описанию испорченности его времени и к его манере выражать свои собственные мысли. Я сомневаюсь в том, действительно ли это применение столько же верно, сколько оно искусно. Пирс и некоторые другие истолковвтели сочинений Лонгина поняли приведенное Гиббоном место твк же, как и он, но, как мне кажется, не имея на то достаточного основания. Лонгин говорит, что он слышал, как один философ указывал на изменившуюся форму превления как на настоящую причину упадка литературы, так как только одна демократия способна питать сильные умы, и т.д. Цитата Гиббона взята из речи или из аргументации этого философа, более похожей на сумасбродное многословие отчаянного ненавистника монархов, нежели на согласное с истиной историческое изложение. Затем Лонгин возражает. Он говорит, что он не замечает, чтобы форма правления имела такое сильное влияние или чтобы было невозможно питать свой ум при монархическом правлении. Чело-веческая натура такова, что она всегда недовольна своим настоящим положением. Я скорее того мнения, сказал он, что энергия и ум задавлены всеобщей нищетой, созданной непрерывными войнами, и отвратительными чувствами, которые господствуют повсюду. Мысли каждого сосредоточены на приобретении выгод и удовлетворении своих наклонностей. В обществе распространилась не знающая границ роскошь со всеми неразлучными с ней пороками. Это делает людей неспособными иметь благородные мысли, ослабляет влечение к бессмертным предметам и унижает душу до ничтожества. Такое рабство более прочно и более вредно по своим последствиям, чем всякое публично признанное рабское подчинение. Какое употребление может сделать из свободы тот, кто не способен пользоваться ею? и т. д. В этих словах нет политического лицемерия. Вся жизнь Лонгина - и смелые планы, которые он внушил великой царице Зиновии, и его влияние на нее, и непреклонное бесстрашие, с которым он покорился своей учвсти, - все это снимает с него всякое подозрение в трусливости или в уступчивой низости. Жизнь автора служит лучшим комментарием к подобным цитатам. * Вен$.
ГЛАВА III О государственном устройстве Римскои империи в век Антонинов
По общепринятым понятиям, монархия есть такое государство, в котором одному лицу - все равно, какое бы ни давали ему название, - вверены и исполнение законов, и распоряжение государственными доходами, и командование армией. Но если общественная свобода не охраняется неустрашимыми и бдительными покровителями, власть столь могущественного должностного лица скоро превращается в деспотизм. В века суеверий человечество для обеспечения своих прав могло бы пользоваться влиянием духовенства, но связь между троном и алтарем так тесна, что весьма редко приходилось видеть знамя церкви развевающимся на стороне народа1 ’„Воинственное дворянство и непреклонные общины, привязанные к земле, способные защищаться с оружием в руках и собирающиеся на правильно организованные заседания, -вот что составляет единственный противовес, способный оградить свободные учреждения от захватов честолюбивого государя.
Все преграды, охранявшие римскую конституцию, были ниспровергнуты громадным честолюбием диктатора, все окопы были срыты до основания безжалостной рукой триумвиров. После победы при Акциуме судьба римского мира зависела от воли Октавиана, прозванного Цезарем вследствие его усыновления дядей и впоследствии Августом вследствие угодливости сената. Победитель находился во главе сорока четырех легионов2*, которые состояли из ветеранов, сознававших свою собственную силу и слабость конституции, привыкших во время двадцатилетней междоусобной войны ко всякого рода кровопролитиям и насилиям и страстно преданных семейству Цезаря, от которото они получали и надеялись впредь получать самые щедрые награды. Провинции, долго томившиеся под гнетом уполномоченных республики, вздыхали о единоличном правителе, который был бы повелителем, а не сообщником этих мелких тиранов. Римский народ, смотревший с тайным удовольствием на унижение аристократии, просил только "хлеба и зрелищ" и получал то и другое от щедрот Августа. Богатые и образованные италийцы, почти все без исключения придерживавшиеся философии Эпикура, наслаждались благами удобной и спокойной жизни и вовсе не желали, чтобы их сладкое усыпление было прервано воспоминаниями об их прежней шумной свободе. Вместе со своей властью сенат утратил свое достоинство; многае из самых благородных родов пресеклись; самые отважные и самые способные республиканцы погибли на полях битв или в изгнании3). Двери сената были с намерением
