Гиббон Э. - Закат и падение Римской империи. Том 1

самая униженная покорность не могла смягчить его ожесточения; самое осторожное и безупречное поведение не могло предохранить от его подозрений; наконец даже заботы о своей личной безопасности заставляли сенаторов принять участие в рискованном предприятии, неуспех которого обрушился бы прежде всего на них самих. Эти мотивы и, может быть, некоторые другие особые соображения обсуждались на предварительных совещаниях консулов и должностных лиц. Лишь только было постановлено окончательное решение, сенат был созван в своем полном составе в храм Кастора в закрытое заседание²⁴} согласно с древним обычаем, установленным с целью обратить особое внимание сенаторов на обсуждаемый предмет и скрыть от публики содержание их декретов.

"Римские сенаторы, - сказал консул Силлан, - два Гордиана, оба облеченные званием консулов, из которых один состоит вашим проконсулом, а другой - вашим заместителем, провозглашены императорами по общему желанию африканских провинций". "Выразим нашу признательность, -продолжал он с отвагой, - юношеству Физдра, выразим нашу признательность верному карфагенскому населению, избавившему нас от отвратительного чудовища. Отчего вы отвечаете на мои слова такой холодностью и робостью? Отчего вы со страхом посматриваете друг на друга? К чему колебаться? Максимин - общественный враг! Пожелаем, чтобы его вражда исчезла вместе с ним самим и чтобы мы могли долго наслаждаться плодами мудрости и счастья Гордиана-отца, мужества и твердости Гордиана- сынаГ'²⁵*

Благородный пыл консула воодушевил нерешительных сенаторов. Избрание Гордиана было утверждено единогласным решением; Максимин, его сын и его приверженцы были объявлены врагами отечества, а щедрые награды были обещаны тем, кто будет иметь смелость и счастье избавить от них империю.

В отсутствие императоров отряд преторианской гаардни оставался в Риме для охраны столицы или скорее для того, чтобы держать ее в повиновении. Префект Виталиан доказал свою преданность Максимину тем, что усердно исполнял его жестокосердные приказания и даже предугадывал их. Одна только его смерть могла оградить авторитет сената от унижения, а жизнь сенаторов от опасности. Прежде нежели принятое ими решение сделалось кому-либо известным, на одного квестора и нескольких трибунов было возложено поручение лишить префекта жизни. Они исполнили это приказание с отвагой и с успехом и, держа в руках свои окровавленные мечи, бегали по улицам, объявляя народу и солдатам об удачном результате переворота²⁶? Энтузиазм свободы был поддержан обещаниями щедрых наград землями н деньгами; статуи Максимина был ниспровергауты; столица империи с восторгом признала власть обоих Гордианов и сената²⁷} а примеру Рима последовала и остальная Италия.

Сенат, столь долго и терпеливо выносивший гнет развратного деспотизма и военного своеволия, проникся новым духом. Он взял в свои руки бразды правления и с хладнокровным мужеством приготовился защищать дело свободы вооруженной силой. Между сенаторами-консулярами, приобретшими расположение Александра Севера своими личными достоинствами и заслугами, нетрудно было выбрать двадцать человек, способных командовать армиями и руководить военными действиями. Им-то и вверили защиту Италии. Каждому из них был поручен отдельный округ с правом набирать рекрутов в среде итальянской молодежи и обучать их и с обязанностью укреплять порты и большие дороги, чтобы быть в состоянии отразить ожидаемое вторжение Максимина. В то же время несколько депутатов, избранных из самых достойных представителей сената и сословия всадников, были посланы к губернаторам некоторых провинций для того, чтобы настоятельно умолять их о помощи и напомнить народам об их старинных узах дружбы с римским сенатом и народом. Общее уважение, с которым встречали этих депутатов, а также усердие, с которым Италия и провинции старались исполнять требования сената, ясно доказывают, что подданные Максимина были доведены до того крайне бедственного положения, при котором народная масса ожидает больших зол от угнетения, нежели от восстания. Сознание этой грустной истины внушает такую упорную ярость, какой редко отличаются междоусобные войны, искусственно разжигаемые в интересах нескольких мятежных честолюбцев²^.

Но в то время как дело Гордианов встречало такое общее сочувствие, самих Гордианов уже не было на свете. Слабый карфагенский двор был встревожен быстрым приближением губернатора Мавритании Капелиана, который с небольшим отрядом ветеранов и многочисленным сбродом свирепых варваров напал на одну из провинций, преданных новому императору, но не способных к обороне. Молодой Гордиан выступил навстречу неприятелю во главе небольшого отряда гвардии и многочисленной недисциплинированной толпы, выросшей в роскоши и праздности карфагенской жизни. Его храбрость оказалась полезной лишь в том отношении, что доставила ему случай с честью кончить свою жизнь на поле битвы. Его престарелый отец, процарствовавший только тридцать шесть дней, лишил себя жизни, лишь только получил известие о поражении. Беззащитный Карфаген отворил свои ворота победителю, и Африка сделалась жертвой жестокосердой жадности раба, который, чтобы угодить своему повелителю, должен был явиться перед ним не иначе как с огромными сокровищами и с руками, обагренными кровью множества граждан²⁹}

Неожиданная гибель Гордианов наполнила сердца римлян справедливым ужасом. Сенат, созванный на заседание в храм Согласия, делал вид, будто намерен заниматься обыкновенными текущими делами; он не имел духу поднять вопрос об опасности, угрожавшей и ему самому, и государству. В собрании господствовали молчание и смятение, пока один из сенаторов, носивший личное и родовое имя Траяна³⁰*, не пробудил своих товарищей от их пагубной летаргии. Он стал доказывать им, что для них давно уже прошло то время, когда можно было ограничиваться осторожными полумерами, что неумолимый от природы и раздраженный оскорблениями ffairrnMini приближается к Италии во главе всех военных сил империи и что им остается выбирать одно из двух - или встретиться с ним на поле битвы, или с покорностью ожидать пыток и позорной смерти, составляющих удел всякого бунтовщика, который не имел успеха. "Мы лишились,-продолжал он, - двух превосходных государей; но если только мы не «тмим самим себе, надежды республики нельзя считать шнябшими со смертью Горднанов. Между нами немало таких сенаторе», когорте по своим добродетелям достойны императорского звания и которые способны поддержать его честь. Итак, выберем двух императоров, из которых одни руководил бы военными действиями против общественного врага, а другой оставался бы в Риме во главе гражданского управления. Я охотно подвергаю себя опасностям и неприятностям, сопряженным с предложением кандидатов на это звание, и подаю мой голос за Максима и Бальбина. Утвердите мой выбор или назначьте вместо них других, более достойных верховной власти". Всеми овладевшее чувство страха заглушило чувства зависти; достоинства обоях кандидатов были единогласно признаны, и зала огласилась искренними выражениями общей радости: "Долгая жизнь я победа императорам Максиму и Бальбину. Вы, по мнению сената, счастливы; пусть и республика будет счастлива под вашим управ-лением!”^,,)

Добродетели и репутация новых императоров основательно внушали римлянам самые блестящие надежды. Различные свойства их талантов, по-вцдимому, заранее предназначали одного из них специально для военного дела, а другого -для хражданского управления, не оставляя при этом места ни для зависти, ни для соперничества. Бальбии был превосходный оратор, составивший себе хорошую репутацию поэт и вместе с тем способный администратор, заслуживший всеобщее одобрение, когда находился во главе гражданского управления поочередно почти во всех внутренних провинциях империи. Он был знатного происхождения³²', имел хорошее состояние, отличался великодушием и приветливостью в обхождении; чувство достоинства умеряло его склонность к наслаждениям, а его привычка к роскоши не заглушала его способностей к деловым занятиям. Характер Максима был более грубого закала. Будучи самого низкого происхождения, он возвысился благодаря своей храбрости и своим дарованиям до самых высших гражданских и военных должностей. Его победы над сарматами и германцами, его суровый образ жизни н строгое беспристрастие его приговоров в то время, как он был городским префектом, доставили ему уважение народа, тогда как более симпатичный Бальбин пользовался общею любовью. Оба ежи были консулами (Бальбин два раза был удостоен этого почетного отличия), и оба принадлежали к числу двадцати заместителей, избранных сенатом; а так как одному из них было шестьдесят лет, а другому

- семьдесят четыре³³’, то оба они уже достигли полной зрелости ума, приобретаемой годами и опытностью.

После того как сенат возложил на Максима и Бальбина в равной мере консульские и трибунские полномочия, дал им титул отцов отечества и совокупное звание первосвященника, они взошли на Капитолий, чтобы отблагодарить богов -покровителей Рима*⁴*. Но торжественный обряд