Литературное произведение: Теория художественной целостности

При взгляде на присущую произведению событийную полноту мы видим, что полнота эта представляет собою, во-первых, первоначальное единство всех составляющих ее компонентов (единое событие), во-вторых, такое единство, внутри которого заложена необходимость развивающегося обособления различных «составляющих ее моментов» (сложное событие), и, в-третьих, такое обособление, которое имеет опять-таки внутренний предел и предполагает глубинную нераздельность и неслиянность события, о котором рассказывается, и события рассказывания, изображаемого мира и изображающего словесного текста, автора и читателя. Первоначальное единство, развивающееся обособление, глубинная нераздельность и неслиянность в своем сосуществовании и смысловом взаимодействии и представляют собой, как уже говорилось, три смысловых устоя раскрывающего полноту произведения понятия «художественная целостность».

Конкретизация погранично-объединяющей роли литературного произведения возможна лишь при прояснении адекватного ему в эстетике словесного творчества М. М. Бахтина бытийно-содержательного масштаба. Произведение осуществляет, закрепляет эстетическое бытие, которое, по словам М. М. Бахтина, ближе, чем теоретический мир, к «действительному единству бытия» ² . Именно масштаб «действительного единства бытия», «мировой целостности» адекватен для понимания литературного произведения как художественной целостности. В основе каждого художественного образа лежит «модель последнего целого, модель мира… Эта модель мира перестраивается на протяжении столетий (а радикально – тысячелетий)». Поэтому и полнота произведения должна соотноситься в логике Бахтина 'с полнотой космического и человеческого универсума. У мира есть смысл. «Образ мира, в слове явленный»… Каждое частное явление погружено в стихию первоначал бытия' ³ .

С другой стороны, действительное единство бытия уже в самих своих первоначалах внутренне неотрывно от событийной и личностной единственности конкретного человека: я и другого, – и это одно из самых глубоких концептуальных оснований бахтинской философии и эстетики словесного творчества. Оно отчетливо высказано в первых работах М. М. Бахтина («…наука, искусство и жизнь обретают единство только в личности, которая приобщает их к своему единству» ⁴ ; «…вся культура в целом интегрируется в едином и единственном контексте жизни, которой я причастен… Всякая общезначимая ценность становится действительно значимой только в индивидуальном контексте» ⁵ и проходит в системе многообразных смысловых вариаций через все его творчество. Единство и единственность бытия, мира и человека изначально сопрягаются и носят событийный, конкретно-персоно-логический и личностный характер.

Для М. М. Бахтина, безусловно, значима мысль Вл. Соловьева и открываемой им русской философской традиции о том, что «человек, по своему вечному началу, принадлежит к трансцендентному миру и в высших степенях своей жизни и знания всегда сохранял с ним не только субстанциональную, но и актуальную связь» ⁶ . Но связь эта, в логике М. М. Бахтина, принципиально двусторонняя, взаимно обращенная к границе трансцедентного и имманентного человеку. «Вселенское и личностно-неповторимое» создают здесь, по верному замечанию А. А. Грякалова, «поле взаимного стремления». Потому и тезис о включенности человека у Бахтина «одновременно в „личный“ и „сверхличный“ планы бытия» ⁷ должен быть, на мой взгляд, скорректирован в свете этого взаимного стремления. Это именно причастная взаимообращенность, обеспечивающая встречу, диалог, и потому сверхличное содержание предстает у М. М. Бахтина как принципиально межличностное.

Оно несводимо ни к какой отдельной человеческой личности, но в то же время оно и ни в каком своем даже наисубстанциональном качестве – не теряет конкретно-личностного характера.

Полюс первоначал бытия, его универсального единства и полюс личностной, индивидуально- неповторимой единственности я и другого в их взаимной обращенности другу к другу порождают не только «поле взаимного стремления» (внутреннего напряжения), но и специфическое бытийное содержание, определяемое М. М. Бахтиным как социальность или конкретная историчность. Как пишет К. Г. Исупов, «Бахтин предпочитает говорить о „социальности“ как модусе хоровой включенности голоса, героя, позиции в общую цель. Но социальное еще не равно „онтологическому“, второе является условием первого. Между я и другим должно сомкнуться бытие становящейся личности, чтобы через нее и в ней выговорило себя многоголосие социальной жизни» ⁸ .

Онтологическое, социальное и личное не только не равны друг другу, но и принципиально несводимы друг на друга, характер их отношений может быть определен как первоначальное единство, развивающееся обособление, глубинная нераздельность и неслиянность, и это показывает принципиальную соотнесенность полноты бытия, «полноты космического и человеческого универсума» и полноты литературного произведения, раскрываемой как художественная целостность. Понятно, что произведение вовсе не рассказывает о полноте бытия, а воссоздает ее в своем внутреннем строе, проясняя смысловые устои бытийной целостности: первоначальное единство, развивающееся обособление, глубинную нераздельность и неслиянность всех явлений, сторон и сфер бытия: мира, общества и личности, вселенной и человечества, народа и природы, я и другого.

Теперь от общей соотнесенности понятий литературного произведения и полноты «действительного единства бытия» необходимо обратиться к тому определению полноты произведения, которое специально выделяет и подчеркивает М. М. Бахтин, настаивая на том, что это событийная полнота. И если анализ полноты произведения я начинал с бахтинского суждения о том, что «эстетическое бытие ближе к действительному единству бытия-жизни, чем теоретический мир», то теперь следует обратиться к рядом стоящим определениям границы этой близости: «В эстетическом бытии можно жить и живут, но живут другие, а не я… весь эстетический мир в целом лишь момент бытия события… эстетический разум есть момент практического разума» ⁹ .

Полнота произведения потому является событийной, что включает в себя и эстетически завершенный «образ мира, в слове явленный», и позитивное преодоление этой образно-эстетической завершенности, приобщение образного единства эстетического бытия к единственности событийного свершения реальной личности, ее живого и живущего сознания. Эстетический мир – это образ такого бытийно-жизненного целого, которое не может быть выявлено и осуществлено ни в каком объекте, ибо требует внутреннего преодоления бытийной объективации событийной сопричастностью – преодоления на основе ответственного участия, «не-алиби-в бытии». И если эстетический объект – художественный мир – бытиен, то литературное произведение в своей полноте – событийно, включая в себя событие его создания- созерцания-понимания.

«Событийность» произведения – это в то же время и его «реальность», т. к. содержательно-смысловая сторона каждого отдельного вида деятельности «претендует самоопределиться сполна и окончательно в единстве той или другой смысловой области: науке, искусстве, истории, а эти объективные области, помимо приобщающего их акта, в своем смысле не реальны» ¹⁰ . Надо подчеркнуть, что вне событийного приобщения равно «нереальны» и изолированно взятая эстетическая реальность литературного произведения, и изолированно взятая фактическая реальность эмпирической действительности. Подлинная реальность основывается на прояснении полюсов первоначал бытия, конкретной историчности и личностного единства и единственности – полюсов, обращенных друг к другу, порождающих энергию смыс-лотворения.

Для понимания глубинной основы событийности произведения очень существенны записи М. М. Бахтина 1970—1971 гг. о свидетеле и судии: «С появлением сознания в мире (в бытии), а может быть и с появлением биологической жизни (может быть, не только звери, но и деревья, и травы свидетельствуют и судят) мир (бытие) радикально изменяется. Камень остается каменным, солнце – солнечным, но событие бытия в его целом (незаверши-мое) становится совершенно другим, потому что на сцену земного бытия выходит новое и главное действующее лицо события – свидетель и судия … Появляется нечто абсолютно новое, появилось надбытие. В этом надбытии нет уже ни грана бытия, но все бытие существует в нем и для него. Это аналогично проблеме самосознания человека. Совпадает ли сознающий с сознаваемым. Другими словами, остается ли человек только с самим собою, т. е. одиноким? Не меняется ли здесь в корне все событие бытия человека? Это действительно так. Здесь появляется нечто абсолютно новое: надчеловек, над-я, т. е. свидетель и судия всего человека (всего я), следовательно, уже не человек, не я, а другой … Истина, правда присуща не самому бытию, а только бытию познанному и изреченному… Творчество всегда