Литературное произведение: Теория художественной целостности

связано с изменением смысла и не может стать голой материальной силой» ¹¹ .

Событийная полнота литературного произведения предстает как способ осуществления познаваемой и изрекаемой истины «действительного единства бытия-жизни» и мыслящего человека, как способ осуществления события творчески-смыслового порождения «живого и живущего сознания». «Исходная реальность сознания, которую должна, согласно Бахтину, описать первая философия, заключается, – по верному определению В. Л. Махлина, – в очень простом и вместе с тем наиболее сложном для понимания факте. А именно: я нахожу себя внутри и вне чего-то бесконечно большего, чем я сам, но с чем я в то же время не совпадаю, не сливаюсь… я осознаю себя как „единственного“… лишь по отношению к тому, частью чего я все же являюсь» ¹² . Первоначальное единство, развивающееся обособление, глубинная нераздельность и неслиянность «мировой целокупности» и единственности разрешаются в пограничности и диалоге. Единственный: я и другой – внутри единства и вне его, на границе в состоянии причастной вненаходимости и диалогической активности. И все это может быть сосредоточено в художественной целостности, но лишь в событийной полноте произведения, сосредоточено не как данность, а как заданность и энергетическая возможность. Она может реализоваться лишь при условии осуществления и встречи эстетической завершенности и событийной незавершимости, осуществления и встречи завершенного эстетического объекта и незавершимого свободного и ответственного поступка его создания– созерцания-понимания в событийном и личностном жизненном целом.

Примечания

1. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 404.

2. Бахтин М. М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники, 1984—1985. М., 1986. С. 93.

3. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 361.

4. Там же. С. 5.

5. Бахтин М. М. К философии поступка. С. 108—109.

6. Соловьев В. С. Сочинения: В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 172.

7. Бахтинский сборник I. М., 1990. С. 77—78.

8. Там же. С. 36.

9. Бахтин М. М. К философии поступка. С. 93.

10. Там же. С. 82.

11. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. С. 341—342.

12. Бахтинский сборник I. С. 109.

Творчество П ушкина и современная теория поэтического произведения

Одной из самых глубоких характеристик поэзии Пушкина и до сегодняшнего дня остается размышление В. Г. Белинского о «пафосе художественности», о внутренней взаимосвязи «чистого артистизма», «чувства изящного» и 'чувства гуманности, разумея под этим словом бесконечное уважение к достоинству человека как человека'. Причем в современной теоретической перспективе особенно актуально осознавать, что это не два разных, а единое качество пушкинского поэтического произведения, в котором «красота человека и лелеющая душу гуманность» становятся внутренним смыслом художества, – оно только и придает им поэтическую реальность. Лишь в таком единстве творческого свершения поэта-художника можно «уразуметь», как пишет Белинский, «поэзию… не как что-то внешнее, но в ее внутренней сущности» ¹ .

Цель поэзии – поэзия, и Пушкин больше, чем кто бы то ни было другой, противостоит всяческим ее внешним определениям и суженным истолкованиям. Все мы помним самоуверенный урок, даваемый поэту: «Стремиться к небу должен гений / Обязан истинный поэт / Для вдохновенных песнопений / Избрать возвышенный предмет». И мы понимаем, что именно Пушкин наиболее отчетливо и убедительно показал, что предмет не просто дан, не является раз и навсегда поэтическим – он (предмет) становится поэтическим, возвышенным, и впервые именно в творчестве Пушкина «все стало предметом его поэзии» (Н. В. Гоголь) – все и ничто в особенности.

А часто вспоминаемые и до сих пор порою эпатирующие своей остротой: «Поэзия… должна быть глуповата» и «Поэзия выше нравственности» – не ставят поэзию в оппозицию истине и благу, но утверждают невозможное в действительности и несомненное в поэзии их единство в красоте, так что ни самая глубокая мысль сама по себе, ни самая высокая нравственная ценность и оценка сами по себе не определяют поэтической сущности, а лишь входят неотъемлемой частью в состав полноты бытия, живущего в художественном совершенстве поэзии: ее цель – идеал, а не нравоучение.

Но в еще большей степени это художественное совершенство поэзии не сводимо ни к каким внешним, формальным особенностям речевого строя, средствам поэтической выразительности, к «искусству сливать послушные слова в стройные размеры и замыкать их звонкой рифмой». Ни предмет, ни мысль, ни оценка, ни свойства, особенности и элементы поэтического языка еще не есть поэзия, они сами по себе не образуют поэтического целого, а, наоборот, образуются им, – лишь в «союзе волшебных звуков, чувств и дум» его внутреннего мира они обретают поэтическое существование и значение.

Именно поэтическое целое у Пушкина и было истинно новым, преобразовавшим весь предшествующий исторический опыт и во многом определившим последующий путь развития русской культуры. Каковы же наиболее очевидные и отчетливые проявления этого нового качества? Прежде всего нарастающая самостоятельность и самоценность отдельного произведения – его новый онтологический статус, порождающий в числе прочего принципиально новое теоретическое «видение» – понятие о произведении как суверенном эстетическом целом.

Белинский в работе более ранней, стадиально предшествующей его статьям о Пушкине, утверждал в качестве всеобщего родового качества дробность лирики: «…отдельное произведение не может обнять целости жизни, ибо субъект не может в один и тот же миг быть всем. Отдельный человек в различные моменты полон различным содержанием. Хотя и вся полнота духа доступна ему, но не вдруг, а в отдельности, в бесчисленном множестве различных моментов» ² . В размышлениях о лирических стихотворениях Пушкина Белинский не упоминает о «дробности», но не раз говорит об особой полноте их содержания и в качестве наиболее глубокого резюмирующего обобщения приводит слова Гоголя о поэтической «необъятности» и «бездне пространства», о том, что «слов немного, но они так точны, что обозначают все» ³ .

В свете последующего развития искусства слова становится все более ясным, что именно в пушкинском творчестве открывается новый формообразующий принцип стихотворения: сосредоточение мира – «целости жизни» – в лирическом миге, в «чудном мгновенье»: в его предельной конкретности художественным усилием открывается состояние бытия и реальность сознания мыслящего человека, их единство и взаимообращенность друг к другу. Конечно же, здесь надо еще и еще раз вспомнить классическое стихотворение о «чудном мгновенье»: оно, как я уже говорил, вмещает в себя не только воспевание рождающегося счастливого мига, но и воспоминание о нем, и его, казалось бы, полную утрату, и воскресение для новой жизни. «Я помню чудное мгновенье» – это мгновение такого состояния сознания, в котором различные содержания жизни, в том числе и самые противоположные: рождение и смерть реального «чудного мгновенья», – оказываются в особого рода взаимообращенном движении. «Множество разных моментов» предстает как единство их общения друг с другом в словесно- ритмическом развертывании стихотворения – самобытного и самостоятельного поэтического целого.

Интересно, что непосредственным продолжением мысли о «дробности» лирики является следующее утверждение Белинского: 'Все общее, все субстанциальное, всякая идея, всякая мысль – основные двигатели мира и жизни, могут составить содержание лирического произведения, но при условии… чтоб общее было претворено в кровное достояние субъекта, входило в его ощущение, было связано не с какою-либо одною его стороною, но со всею целостию его существа' ⁴ . Получается, что «целость жизни» недоступна лирическому произведению, а «целость существа» чувствующего и мыслящего человека-субъекта является его