только бледно-голубая комбинация. Она цеплялась за ствол платана, диким взглядом уставившись на веселье. Ему показалось сперва, что по лицу у нее размазалась помада. Но красного было слишком много. И в волосах, и на груди, и на комбинации, и никто не обращал на нее внимания. Она была вся в крови. Дождь заливал одинокую несчастную фигурку, и кровь стекала по телу, как тающий воск.
Это была Клотильда.
Они отвели ее к Годвину, потому что в его квартире горячее водоснабжение редко прерывалось, к тому же она сказала, что боится возвращаться в свою комнату. Губы у нее раздулись, были рассечены, на щеке с меткой расплылся синяк и кожа была ссажена до мяса. Ей трудно было говорить. Передний зуб шатался, и она прикусила язык. Кровь была и между ногами, и перемычка трусиков была порвана и вся в пятнах. Годвин осторожно раздел и выкупал ее. Она безропотно легла в ванну, только иногда постанывала от боли, и тогда она наклонялся к ней, целовал ее волосы и нашептывал что-то.
Свейн остановился в стороне от дверей ванной — воплощение джентльмена.
— Роджер, ей нужно к доктору. Без глупостей. Я знаю одного хорошего на рю де Ренне. Он придет.
Годвин помог ей выбраться из ванны и бережно вытер полотенцем. В открытое окно вплывали звуки уличного веселья. Рокотал гром, дождь заливал подоконник. Он завернул ее в халат и отвел в постель. Вокруг глаз у нее разлились лилово-черные синяки, веки заплыли. Он помог ей лечь и беспомощно смотрел, как она сворачивается клубочком, подтянув колени к груди.
Макс Худ курил у окна, глядя вниз. Когда она улеглась, он медленно повернулся и подошел, встал рядом. Протянул руку и осторожно развернул к себе ее лицо. В щелки между веками пробивались слезы. Годвин встал на колени, взял ее за руку.
— Кто-то, — сказал Худ, — знал, что делает.
Годвин поднял голову:
— Как это понимать?
— Тот, кто так ее отделал, был не просто клиент. Верно, Клотильда?
Она чуть заметно кивнула.
— Вы закончили с клиентом, — сказал Макс. — Остались одна… Что потом?
Она покачала головой, тронула рассеченную губу, невнятно пробормотала. Глаза, как прорези в подушке. Годвин пока не мог думать ни о чем, кроме того, как ей больно. Он повернул вентилятор на бюро так, чтобы ей дуло в лицо.
Худ спокойно настаивал:
— Это очень важно, Клотильда. Это не клиент…
— Нет, — прошептала она.
— Кто-то пришел сюда после него…
— Двое, они сделали мне больно…
— Они вас изнасиловали.
Она кивнула. Годвин держал ее за руку, гладил по голове.
Свейн вмешался:
— Мне кажется, врач нужен срочно, джентльмены.
— Еще минуту, — мягко ответил Худ. — Эти люди, они вам знакомы?
Она снова кивнула, поморщившись даже от такого легкого движения.
— Вы должны мне сказать, кто это был.
— Нет… они вернутся… он порезал мне лицо… давно…
— Лицо? Ножом?
Она кончиком пальца тронула крест на щеке.
— Он был моим хозяином… выкупил из одного дома, четыре года назад… порезал, чтобы показать, что я принадлежу ему… Я сбежала два года назад, нашелся человек, который мог защитить… Клайд… но он все время следил… а теперь… — Она всхлипнула, хотела отвернуться, вскрикнула от боли. Кровь с лица испачкала подушку.
— Не бойтесь, — сказал Худ, — скажите мне, кто эти люди.
— Нельзя… В следующий раз они убьют.
— Уверяю вас, моя дорогая, они не сделают ничего подобного. Только назовите их имена.
Между распухшими веками блеснули глаза. Она смотрела на Годвина.
— Давай, скажи ему. — Годвин сжал ей руку.
— Жак… и Анри…
— Полиция? — переспросил Годвин. — Это они с тобой сделали?
— Жак был мой хозяин.
Пятна крови расплывались, смешиваясь со слезами.
Худ нагнулся, погладил ее по голове.
— Не тревожьтесь. Я намерен перемолвиться словечком с Жаком и Анри.
Он отошел от кровати.
— Роджер, побудь с ней. Свейн, давайте своего доктора. С ней все будет хорошо. Но доктора надо вызвать.
— Мерль может позвонить снизу, — сказал Годвин. — Макс, я с тобой.
Худ взглянул ему в лицо.
— Хорошо подумал, старик? Боюсь, это будет грязное дельце на перекрестке.
Тогда Годвин впервые услышал это выражение.
Худ добавил:
— У меня больше опыта в таких делах.
— Значит, я буду учиться у мастера.
Худ медленно улыбнулся:
— Да. Прикинув, я прихожу к выводу, что ты прав, Роджер. Ты самый подходящий человек для этого дела.
Худ прислонился к чугунной ограде, окружающей маленькое кладбище при церкви, повернул голову к свету в конце квартала. Маленькое кафе выпускало на улицу последних клиентов. Под навесом, по которому равномерно барабанил дождь, в расстегнутых мундирах стояли, озирая свои владения, Жак и Анри. Оба курили, изредка пересмеивались, кивая в ответ машущим им на прощанье завсегдатаям. И Жак, и Анри прихлебывали из маленьких стаканов, пустая винная бутылка блестела на металлическом столике между ними. Косой дождь заливал улицу, хлестал башни церкви, рябил в огнях фонарей. На свету капли походили на град пуль. А вообще-то это был теплый мягкий дождик. Худ перебрался через ограду, подал руку более громоздкому и неуклюжему Годвину.
— Осторожней с остриями, — предостерег он. — Можно пораниться.
Годвин спрыгнул на землю. Мокрая трава была давно не стрижена. На кладбище пахло, как на площадках для гольфа дома, в Америке. Открытая могила: курган земли, превращающейся в грязь, яма, ожидающая нового жильца. За кучей грязи — оставленная могильщиками тачка, налитая дождевой водой, к ней прислонен заступ.
Они остановились, глядя друг на друга через могилу, по лицам текло, волосы слиплись, промокли насквозь.
Худ поднял заступ, провел пальцем по острому краю. Тень улыбки мелькнула на тонких губах. Шагнув к изголовью могилы, Худ начал колотить заступом по новенькой могильной плите. Грохот поднялся ужасный. Годвин остолбенело глазел на него. Худ оглушительным баритоном запел «Дэнни-бой», потом «Шарля из Шампани».
— Давай, старик, подпевай!
Годвин, не зная, что и думать, затянул «Боевой гимн республики». Потом он исполнил «Папа к девочкам идет». Он пел, пока не увидел, что Анри с Жаком смотрят на них сквозь прутья ограды и тихо переговариваются между собой. Жак выцедил последние капли из винной бутылки.
Худ, споткнувшись, как пьяный на куче земли, шагнул к ним, встал нос к носу и заорал какую-то
