— Ходят упорные слухи о предательстве. ПМ вынужден разыграть карту с изменником, вот в чем фокус. Да честно говоря, он и сам не видит иного выхода. Беда в том, что знали слишком немногие…
— Значит, знал кто-то еще. Если вы не ошибаетесь, и немцы знали о нашем появлении…
— О, они знали, должны были знать…
— Я все же сказал бы, что это было случайное совпадение.
— Ну вы и должны так говорить, верно?
— Как это надо понимать? Растолкуйте-ка для непонятливых, Монк.
— Ну все дело в том втором башмаке, старина.
— Да?
— Измена. Чтобы удержать варево под крышкой, ПМ должен найти проклятого изменника. Сами посудите, дело такое горячее, что обожжет руки всякому, кто за него ухватится… Нам приходится искать предателя, люди должны знать, что мы его ищем. Шепнуть словечко кому надо… и все забудется.
— Довольно циничный подход, — проговорил Годвин. — Погибли отличные парни.
Вардан пропустил его замечание мимо ушей.
— В сущности, ПМ считает, что мы его уже нашли.
— Вы хотите сказать…
— Ну, если остается единственный вариант, приходится его признать, как бы это ни было неприятно, согласитесь. Кажется, бессмертный Холмс с Бэйкер-стрит говаривал, что если осталась всего одна возможность, какой бы невероятной она ни представлялась, она и есть истина. Видите ли, Роджер, ПМ считает, что это вы.
Смешок вырвался из груди Годвина, как воздух из человека, получившего удар под дых от Джо Льюиса.
— Ну, — вздохнул Вардан, — хоть у кого-то в этой дрянной истории сохранились остатки чувства юмора. А я беспокоился, как вы это воспримете.
— Ах вот как, вы беспокоились? Знаете, история не столько дрянная, сколько нелепая. Безумная. Так и вижу газетные заголовки: «Разоблачен известный иностранный корреспондент! Нацистский шпион!». Надо же до такого додуматься, Монк! Можно не сомневаться, вы прославитесь на весь мир. Обеспечите себе рыцарское звание и похороны в Вестминстерском аббатстве на той же неделе. Ну, не делайте такое унылое лицо, улыбнитесь, приятель!
— Простите, не могу. Это серьезно.
— Монк, я скажу один раз и повторять не стану. Я не нацистский шпион. Для протокола.
— Никто этого и не говорит. Вернее, не совсем так.
— Какое облегчение! Надо написать домой.
— Я не шучу, уверяю вас.
— Это полная чушь, и вы это знаете, а если Черчилль считает меня предателем, значит, он свихнулся, и судьба цивилизации, которую мы знаем и любим, в руках пускающего слюни психа.
Вардан развернул Годвина назад к автомобильной стоянке. Снова начинался дождь. Над прохожими расцветали черные зонты. Годвин, не замечая ни дождя, ни ветра, уставился на Вардана.
— Можно подумать, вы и вправду верите в то, что говорите. Скажите прямо, Монк, вы верите в этот бред?
— Вы меня знаете, Годвин: я человек осторожный, всегда предусматриваю запасной выход. Что я думаю? Я думаю, нам следует внимательно заняться этим вопросом.
— Монк, помилуйте!
— Надо же с чего-то начать, верно? Я думаю, может вы согласитесь рассказать мне о том, что произошло в Каире пару лет назад. В 1940-м. Несомненно, вы как сейчас помните…
Годвин вырвал рукав из пальцев Монка.
— Нет уж, ублюдок, к черту Каир и сороковой год. — Годвин споткнулся. — Провалиться мне, если я стану рассказывать о Каире… Пошли вы в…, Монк. Точно, здесь есть предатель, только это не я!
Дождь вдруг хлынул как из ведра, залил ему глаза, застучал словно пальцами по пробитой голове. Годвину почудилось, будто мозги стучатся в металлическую пластину, рвутся наружу. Надо вернуться в госпиталь, к врачам… Все закружилось перед ним, голова готова была лопнуть… и он почувствовал, что падает…
— Ты уверен, что тебе можно? Сил хватит? Ты хорошо себя чувствуешь?
Она шептала ему в ухо, щекоча губами кожу. Потом отодвинулась, чтобы заглянуть в глаза.
— По-моему, я отлично держусь, — шепотом же ответил Годвин, — учитывая, в какой я форме.
— Я не жалуюсь, — промурлыкала она, прижимаясь к нему.
Он откинулся на спину, вытянул руки за голову, придерживаясь за деревянное изголовье кровати. Она оседлала его, склонилась вперед, покачалась немного, впуская его поглубже в себя. Волосы липли ей на лоб. Он приоткрыл губы, и в рот ему скользнул тугой сосок, и он всосал в себя пот с ее груди, услышал ее стон и влажное чмоканье ее тела. Вкус ее груди на миг воскресил в памяти Каир, и он оттолкнул ее от себя, а она проговорила задыхаясь:
— Еще немножко…
Он держался, пока мог, но в конце концов сдерживаться стало невозможно, и она стала целовать его, тихонько постанывая у его губ, и он выпустил жесткое изголовье и крепко прижал ее к себе, чувствуя под ладонями скользкую от пота спину.
Она вытянулась на нем, набросив на спину угол покрывала, прижимая его своим телом, словно опасаясь, что он сбежит. Прошло немного времени, и ее тело напряглось, и все началось заново. Он слышал, как скрипит на ветру вывеска гостиницы, видел отблеск уличного фонаря на забрызганном каплями окне. Она тянула его к себе, но он уже вспомнил фонарь, раскачивающийся на ветру в дождливую ночь, и одинокого часового под ним…
Час спустя они, завернувшись в шерстяной плед, стояли рядом у окна, всматриваясь сквозь капли в вымытый дождем дворик «Красного льва».
Голые стебли плюща под ветром шевелились, словно змеи, какая-то веточка постукивала по стеклу. Камни мостовой блестели, как галька на дне ручья.
Сцилла прихлебывала выдохшееся шампанское из припасенной ею для такого случая бутылки. Они откупорили ее, прежде чем лечь в постель, и теперь на дне оставалось совсем немного. Восторг, всепоглощающее эротическое наслаждение, обретенное ими в возобновлении телесной близости, тоже остывал, но другая, пусть не столь радостная близость, стала только сильней.
Годвин в безрассудном стремлении продлить эту минуту сказал, что любит ее.
Она мимолетно улыбнулась, плотнее завернулась в плед, вздрогнула:
— Подумай, как уютно стало бы здесь, если бы огненное слово — слово, оживляющее то теплое рыжее существо, без которого не можем обойтись мы, горожане, — если бы огненное слово проникло в темные глубины Англии.
— Ты замерзла.
— Первый раз угадал.
— Шестое чувство подсказало.
Она села на кровать, откинулась на подушку, спрятала под одеяло ступни и колени.
— Как ты после того падения? Не ушиб голову?
Она взяла его за руку.
— Нечего ушибать. Сплошное железо.
— Какой ты дурачок. Теперь всю жизнь будешь сыпать глупыми шутками.
— Тогда начинай к ним привыкать.
— Наверняка Монк Вардан говорил не всерьез. Ты — нацист! Подумать только!
— Ну, выглядело это вполне серьезно.
— Кстати, у меня тоже небольшая проблема, — сказала она.
Он почувствовал, как сердце вздрогнуло в груди, словно запнувшись.
— Что за проблема?
— Слушай, я понимаю, как глупо это выглядит, но… помнишь письмо, которое подбросили тебе на
