что опять станет там изгоем, предметом насмешек и издевательств. Здесь же, в больнице, в морге, ему было так хорошо! К нему относились серьёзно, приветливо, никто не вышучивал! А главное, он сам любил и эти длинные коридоры с мертвенным флюорисцентным освещением, и кафельные полы и стены секционных залов, и столы из нержавеющей стали, и «бабушкину кунсткамеру», и гулкое помещение холодильных камер. Но, как и раньше, настоящее счастье и вдохновение испытывал он при вскрытиях. Ему, конечно, поручали в морге самые разные работы - Гриня ни от чего не отказывался, да и оформлен он был лаборантом. Но все врачи, без исключения, любили брать его ассистентом при вскрытии. Парню не нужны были лишние слова: он всегда знал, когда и какой подать скальпель, ножичек или электропилу для костей и черепа. Ему можно было даже доверить кое-какую работу: скальпель казался продолжением его пальцев, надрезы получались ювелирно-точными, а внутренности он извлекал без повреждений.
Через два года Гриню повысили в должности - от стал медбратом. К этому времени о его дальнейшей учёбе речи почти не шло. Это и понятно: если сам не хлопочешь, то другим это и вовсе не нужно. Лишь изредка кто-то из врачей по инерции бросал:
- Учиться надо, Григорий, учиться…
Но всё это так, мимоходом. Гриня стал в морге почти незаменимым человеком, так что желание начальства отправить его на учёбу само собой растворилось. Гриня довольно ухмылялся про себя. Он своего добился: без возражений, тишком спустил вопрос об учёбе на тормозах.
К мёртвым Гриня испытывал особую нежность. Но и живые - больные и беспомощные, - тоже его интересовали. А поскольку по больнице уже давно шёл слух о нём, как о человеке, имеющем талант к медицине, да примешивалась доля жалости - такой юный сирота! - Гриню время от времени приглашали то в одно больничное отделение, то в другое. С медперсоналом часто бывала напряжёнка. Он никогда не отказывал, работал какой-то период там, где был нужен. И вскоре оказался знаком с самыми разными врачебными специальностями. А главное - повсюду вхож.
Как раз тогда Гриня начал собирать лекарства. Не таблетки или порошки - те, которые использовались при операциях. Он их очень ловко крал, отлично зная, что его - юного, наивного, услужливого, - никто не заподозрит. Для чего, он по-началу, и сам не мог бы объяснить. Но постепенно, сквозь клубящийся туман желаний, воображения и скрученной в тугую пружину злости на всех, проступали цели и идея. Нужен был толчок, чтобы они реализовались в действительность.
Однажды Гриня шёл на работу обычным путём, через новый микрорайон. В одном дворе двое подвыпивших мужчин пристали:
- Дай закурить, сосед!
- Я не курю, - Гриня попробовал их обойти.
- Нет, ты гляди! - один повернулся к другому обиженно и удивлённо. - Врёт! Я сам видел, как смолил на балконе.
- Гордится, - констатировал второй. - Вишь, рожа интеллигентная! А как ко мне в магазин с чёрного хода за бутылкой, так просил: «Дай, дядя Паша!»
Гриня понял, что его принимают за другого, но мужики так сильно и нагло теснили его, что, мимоволи, злость волнами стала накатывать, затмевая мозг. Всё же он сказал:
- Я не живу здесь и вас не знаю.
Уже некоторое время моросил дождик, непокрытые волосы Грини мокрыми прядями облепили лицо. Один из пьяных заметил обнажившийся с левой стороны шрам.
- Гляди-ка! - захохотал он, хватая Гриню за плечо и толкая. - Да у него уха нет! Урод вонючий, а туда же, гордится!
Всё остальное Гриня помнит, как в тумане - в мозг хлынула кипящая ненависть, и все его движения подчинились этому чувству. Плечо выскользнуло из пальцев обидчика, ладонь ухватила тяжёлый камень - сама нашла! - рука поднялась и опустила его на голову хохочущего мужика. Раздался громкий хруст…
Незнакомый мужчина умер ещё до приезда «Скорой помощи» и милиции. Его приятель, в миг протрезвевший, и ещё какие-то люди держали Гриню. Он не сопротивлялся и не пытался убежать, был спокоен и апатичен. Суд учёл всё: и его тяжёлую судьбу, и прекрасные рекомендации с работы, и, главное, показания свидетелей происшествия: убитый зло насмехался над физическим недостатком парня, оскорблял его. Гриня мог бы получить и меньший срок, но всё же пострадавший не предпринимал по отношению к нему истинно агрессивных действий, и, к тому же, у него осталось двое ещё не взрослых детей. Гриня был осуждён на три года.
Возраст у него был уже не юношеский - двадцать три. Но выглядел он на семнадцать-восемнадцать. И когда, на втором году срока, в колонии появился Кабан - сразу выделил Гриню из всех. Кабана в колонии знали - кто лично, кто по слухам. И тут же вокруг Грини образовался вакуум, наполненный, однако, странной смесью почтения, страха и презрения. Через несколько дней Кабана, почему-то, перевели в ту же камеру, где обитал Гриня. А следующей же ночью этот мощный, заросший с головы до ног волосами человек с неожиданно сухощавым жёстким лицом, влез к Грине на нары и заставил его вытерпеть жестокую боль и испытать жестокое унижение. Гриня, ещё накануне поняв, в чём дело, был готов к подобному. И всё же… Утешало и придавало силы знание того, кто он есть на самом деле. А теперь ещё, после того случайного убийства на улице, Гриня перестал бояться забирать жизни людей. Он чувствовал, что будет делать это с лёгкостью. И следующим станет Кабан.
Гриня мог бы спокойно убить Кабана в любой день: ломом, лопатой, клещами или камнем. Но это нужно было сделать так, чтобы на него не пало подозрение. И ещё: Кабан должен был отдать Грине свою жизненную энергию, а значит - перейти в него частью своего тела. И когда, наконец, долгожданный день настал, Гриня был к нему готов. Подходило время для освобождения из заключения. Он так и рассчитывал: убить Кабана перед выходом из колонии, но не в самые последние дни, нет - это рискованно! Уже с полгода Кабан жил в другом бараке. Как ни бесновался, но чем-то не угодил начальству, был отселён от своего любимца. Грине жилось поспокойнее, хотя истерично-влюблённый взгляд насильника настигал его повсюду. И не только взгляд: Кабан пользовался любой возможностью для животного истязания парня, которое он называл «случкой».
В тот день Гриню послали навести порядок в дровяном сарае у дальнего угольного бункера. Он всегда считался одним из самых послушных и работящих заключённых, к тому же, кончался срок его заключения. Так что работать ему доверяли без догляда. И Гриня сразу понял, почуял - вот он, случай!
Отличный острый нож с откидным лезвием он раздобыл уже давно - это оказалось не проблемой для любимчика грозного Кабана. Всего и пришлось сказать: «Для самого!… И не базарить, а то он тебя быстро акробатом сделает!» Он не обманул лагерного «умельца»: нож и в самом деле предназначался «для самого» - ловко вырезал все ненавистные места мерзавца, а потом - два мясистых куска из бёдер. А заманить Кабана оказалось делом простым, мимоходом Гриня шепнул ему:
- Через полчаса буду в сарае у «ямы»… Один…
И всё. К приходу Кабана у него уже был готов аккуратный мангал с горящими углями. Дело было сделано быстро, чисто. Через пару дней Гриня, да и все заключённые узнали, что Кабан объявлен в розыске.
Незадолго до освобождения Гриня узнал, что дома у него уже нет. Был среди вертухаев один лейтенантик душевный - он ему и сказал. Готовил Гринины документы к освобождению, послал запросы на прежнее место работы и жительства - вот и узнал.
- Ты, Забурин, - советовал он ему, - не теряйся. Вернёшься, иди сразу на прежнее своё место работы, в больницу. Твои коллеги о тебе очень хорошо отзываются, пишут, что готовы принять и помочь. Дом твой каким-то образом сумели на себя переписать родственники твоей опекунши. Ушлые, видать, люди. Но ты можешь попробовать отсудить, если сослуживцы возьмутся тебе помогать. Ну а не получится, всё равно больница тебе с жильём поможет, хоть и общежитие для начала. Ты же совсем молодой парень, всё впереди.
Гриня растроганно благодарил. А, выйдя за лагерные ворота, и вправду поехал в родной город. Но вовсе не за тем, чтоб следовать советам лейтенанта. Он уже знал наперёд свою жизнь и свои действия - своё предназначение.
Два дня он наблюдал за новыми хозяевами своего дома. Это были ещё молодые мужчина и женщина - мощнозадые, широкошеие, крикливые, вульгарно одетые в импортные вещи. Они пристроили, сделав прямо в воротах, гараж, и выезжали оттуда на иностранном автомобиле. По двору бегал мальчишка лет восьми, его толстые ягодицы обтягивали джинсы, на кроссовках от каждого шага вспыхивали лампочки. Гриня таких родственников у бабушки не знал и никогда о них не слыхал. Видно, хорошо они заплатили кому-то, чтобы отобрать у беззащитного арестанта дом. Слёзы наворачивались на глаза у Грини, когда он смотрел на любимые окна, деревья во дворе, видневшийся угол сарая… Сарай, похоже, перестройке не подвергался - это было прекрасно. Там, в сарае, Гриня ещё давно соорудил себе тайник. Он не держал в доме ни украденные лекарства, ни хирургические ножи, они были спрятаны там, в тайнике. Как чувствовал. Там же хранился и любимый бабушкин шприц - тяжёлый, стеклянно-железный. Когда-то, отведав бабушкиного тела и облив квартиру керосином, Гриня, прежде чем чиркнуть спичкой, положил себе в карман одну единственную вещь - этот шприц. На память.
В тайнике, в сарае, Гриня хранил и свои денежные сбережения. А они у него были немалые - за все семь лет работы. Во-первых, зарплату свою он тратил лишь частично - запросы имел очень скромные. И потом, в морге работы всегда хватало, он охотно брался за любую. Обряжал покойников, гримировал видимые следы вскрытия, оформлял документы и, как когда-то бабушка, ездил с раствором формалина бальзамировать усопших на дому. За всё это родственники его «клиентов» щедро платили.
