Веселая наука. Протоколы совещаний

слух расслышит его прерывистое дыхание. Внезапно в оттенках ранней зари по белой розе скользит ослепительный сапфировый отблеск… Роза раскрывается, но такого расцвета мало кому из мудрецов доводилось созерцать: она раскрывается, обнажаясь до сокровенных глубин, потом медленно, уже в отсутствии соловья, смыкает лепестки».

Морис Метерлинк приводит это место в своей книге «О птицах» и комментирует так: «Птицы поют — глупое обиходное выражение. Звук — натуральная стихия воздуха, молчания вообще не существует, молчанием мы называем бессилие нашего слуха. Птицы живут в океане звуков. Неприступность розы уступает, наконец, звуковому телу соловья, божественному фаллосу».

Забавно, не правда ли, в таком контексте разлагать любовь на идеальную и чувственную, духовную и звериную, а субъектов любви называть самцами и самками. Романтическая сублимация — это интенсивность любовного переживания, расцвет конкретной телесной страсти. В страстях человеческих голос — чистое проявление фаллической напряженности. Даже в концерте женщины, послушные певцу, женщины, обласканные тенором или баритоном, часто испытывают сексуальный экстаз. Эротическое владение голосом — один из тонких секретов донжуанизма: мужской голос — мягкий вкрадчивый, интонированный, хорошего модального диапазона, голос, знающий напряженность паузы, проникающий в женскую сокровенность… подобный голос отражает четкое фаллическое обаяние. Субтильное тело души вибрирует, волнение передается крови, женская плоть расцветает в пейзажистике… розы. В подражание соловью любовь человеческая когда-то создала серенаду на заре или «альбу».

Но это другая тема, это уже периферия любви как высшего искусства.

Соловьи и розы банальны.

Помимо роз и соловьев в мире есть и еще кое-что. Мятеж. Всякая диктатура сопровождается скрытой, явной, бешеной оппозицией. Буржуазность вообще, кальвинизм в частности привели белую цивилизацию к нищете, импотенции, механизму, подменили онтологический принцип изобилия, то есть жизни, принципом лишенности, то есть смерти. В контексте подобного рассуждения судьба искусства трагична. Пронизанное отчужденным презрением и бунтом против всемогущих буржуазных трюизмов, искусство углубилось в джунгли одиноких поисков.

Дабы очистить прекрасное от патины банальности, необходимо ликвидировать банальность. Если речь идет о цветах, надобно очистить сирени, розы и лилии метафорическими инновациями.

В черной лазури топазовых морей
ближе к вечеру функционируют
лилии — эти клистиры экстаза.

В стихотворении Артюра Рембо «Что говорят поэту касательно цветов» блестит момент эпатажа, но это совсем не главное. Подобно Шарлю Бодлеру и даже резче, Рембо развивает агрессию метафоры. Но и это не главное. Иудео-христианское мировоззрение, апеллируя к своей двоичной системе, разделило пропастью хорошее сукно от лохмотьев, добро от зла, лучезарные очи от (какого-нибудь) ануса, разорвав человека пополам. Виктор Гюго упоминает в «Отверженных» о монахине, которая любовалась тайком старинной гравюрой, где озорные ангелы гонялись с клистирами друг за другом. На картине Фрагонара кавалер подглядывает в полуоткрытую дверь, как служанка ставит клистир его даме, — последняя, судя по улыбке, догадывается о присутствии любовника.

В нашу эпоху, когда растения
работают и мы
познали питательность саго, лилиям
следует пить лазоревую гниль
в твоей религиозной прозе.

После разрыва пополам — культ работы. Кто не работает, пускай не ест, сказано в Писании, это легитимно и для растений. Лилии бесполезны, их даже убрали с французского знамени. Но ведь в Писании также сказано, что негоже лилиям прясть. Однако новая эпоха извлекает из святых текстов только полезную информацию.

Лесные фиалки! — о сахарные плевки
сумрачных нимф!

Лилии и фиалки входят в буржуазный список красивых объектов, чего нельзя сказать о слюне мифических девиц. Красота — цель пристального поиска.

Найди на опушке спящих лесов
цветы, подобные оскаленным мордам,
откуда льется золотая помада
на угрюмую шерсть буйволов.

Для такой находки нужны особые глаза. Поэт хочет не только расширить диапазон прекрасного, но и насытить энергией посредством отважных метафор. После приглашения найти «цветы — стулья» следующая просьба:

Дорогой фокусник, это в твоих силах,
Подай на пурпуровом блюде рагу
Из лилий в сиропе, от которого
заржавеют наши
мельхиоровые ложки.

Метаморфозы цветов обычны в мире изобилия (abundatio) или Океаноса. Безмерно плодоносная materia являет массу причудливых симбиозов. Альберт Великий писал: Non rem, cujus ultima substancione non reperiatur aurum — нет вещи, которая в сердцевине своей субстанции не содержала бы золота. Это означает среди прочего: в любой вещи таится сперматический эйдос — возбудитель динамиса женской материи.

Найди в сердце черных расщелин
цветы, что каменеют
миндалевидной геммой в своих
упругих белокурых завязях.

В миндалевидной ктеис каких-то редких цветов активность сперматического эйдоса пробуждает