Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

сказал:

— Ну, вы можете легко скомпрометировать вегетарианство.

Мечников рассказывал про опыты над животными — что куры от мяса заболевают подагрой и быстро погибают, что собаки, которым прививают туберкулез, хуже с ним борются, если им не дают мяса, и часто выздоравливают при мясной пище и что относительно туберкулезных больных можно несомненно утверждать, что им лучше есть мясо; рассказывал про предполагаемые в широком размере опыты в английской армии, значительную часть которой предполагают разделить на три равные части и в продолжение известного периода времени питать: одну — преимущественно мясной пищей, другую — исключительно растительной и третью — смешанной, с молоком и яйцами. Вопрос о вегетарианстве с физиологической точки зрения Мечников считает еще научно нерешенным, признавая вескими многие доводы как за, так и против вегетарианства.

По поводу вопроса о неуничтожении живых существ. Мечников сказал:

— В природе животные все равно погибают насильственной смертью. Достаточно посмотреть, например, на жизнь птиц — какой ужасной смертью они большей частью погибают; может быть, им гораздо легче было бы погибнуть от ружья охотника.

Л. Н. возразил ему:

— Этого мы не можем знать, и вообще здесь дело не в рассуждениях, а в непосредственном нравственном чувстве.

Мечников рассказывал Л. Н. про религию конгойских людоедов, которая выражается главным образом в поклонении предкам. Он говорил, что об их религии и быте один французский путешественник Эдуард Фоа написал интересную книгу и обещал прислать ее Л. Н. Л. Н. сказал ему:

— Их поклонение предкам — это все та же вера в единое вечное начало жизни, которое живет в человеке.

Мечниковы собрались уезжать. Тапсель (англичанин- фотограф) и доморощенные фотографы защелкали аппаратами.

Л.H., прощаясь с Анной Константиновной, сказал ей:

— Что же это вы на меня насплетничали?

Л. Н. был как?то у нее и говорил ей о том, что желает смерти, а она написала об этом Владимиру Григорьевичу (Черткову, т. е. мужу), высланному в это время из Тульской губернии. Владимир Григорьевич в письме к Л. Н. поставил в связь это желание смерти с тяжелыми сторонами личной жизни Л. Н. и упрекнул его, кажется, в слабости.

Л. Н. сказал ей:

— Я потому и хочу смерти, что мне хорошо.

Вечером я поехал в Ясную. Все сидели внизу и смотрели на играющих в городки. Корреспонденты и фотографы положительно не давали проходу. Л. Н. сказал корреспонденту:

— Я бы поиграл в городки, если бы знал, что меня не станут фотографировать и что вы не станете об этом писать.

Мечников сказал одному из корреспондентов, стоявшему с аппаратом и преследовавшему его по пятам:

— А вы все?таки здесь под видом фотографа!

Потом Л. H., Мечников, Лев Львович и я сидели наверху на балконе у Л. Н. Мечников сказал, что в науке легче всего разрушать, а создать что?нибудь новое гораздо труднее. Л. Н. сказал ему:

— Это во всем так, а особенно в философии.

Мечников рассказывал очень интересно про (бактериологов) Пастера, Ру и Беринга.

Мечников заговорил о музыке. Он сказал:

— Как беременной женщине иногда хочется чего?нибудь кисленького, так мне сейчас почему?то захотелось услыхать третью часть седьмой симфонии Бетховена.

Мечников говорил о новой музыке, которой он не понимает. В Петербурге, в одном знакомом доме какой?то хороший пианист играл ему сочинения Скрябина, от которых он пришел в ужас.

Когда все собрались в столовой, я довольно много играл на фортепиано.

За чаем Мечников говорил о старческой любви Гёте и о своем взгляде на вторую часть Фауста, как на произведение, вызванное этим чувством.

Л. Н. заинтересовался и сказал:

— А мне всегда казалось это слабым произведением, я видел в нем старческое ослабление. Вот и я теперь пишу свою вторую часть Фауста.

Мечников еще рассказывал про старческую любовь многих знаменитостей: Ибсена, Гюго и др. Л. Н. сказал:

— Ну, я вам не доставлю материала в этом отношении.

Мечников думает, что любовь к женщине и сама эта любимая и любящая женщина могут вдохновить ученого или художника на создание того или другого произведения. В самостоятельное творчество женщины он не верит. Он рассказывал про Софью Ковалевскую, как, когда он молодым человеком был в Италии (кажется, работал в Неаполитанском аквариуме), ему писал туда Владимир Ковалевский про Софью Ковалевскую (свою будущую жену), расхваливал ее, уверял, что Мечников в нее влюбится, и прочил ее ему в жены. Но потом, когда Мечников познакомился с ней в Петербурге, он остался совершенно равнодушен.

По этому поводу он заметил:

— На меня никогда не производили впечатления женщины, у которых нет сердца. Ковалевский никогда не был с нею счастлив. Брак их сначала был фиктивный. Она уехала в Берлин учиться и там написала свое сочинение по математике, которое ее прославило. Однако история этого сочинения такова: она работала под руководством известного берлинского математика Вейерштрасса, который увлекся ею и под воздействием этого увлечения дал ей идею той работы, которую она только выполнила. Но природа взяла свое. Когда она уже потеряла обаяние молодости и как?то удивительно быстро пропала ее физическая привлекательность, она страстно влюбилась в известного Максима Ковалевского. Он вел себя джентльменом, сказал, что готов жениться на ней, но откровенно сознался, что не питает к ней страстного чувства, как она к нему. Тогда она уехала в Стокгольм, где вскоре умерла. Она постоянно страдала от того, что потеряла физическую привлекательность, и старалась вернуть себе ушедшую молодость: делала впрыскивания Браун — Секара и т. п.

Раньше, когда мы сидели на балконе, Л. H., говоря о том, как часто слишком поздно замечаешь дурное в себе, рассказал историю высылки Черткова и приезд чиновника от Столыпина для расследования этого дела.

— Я приезжаю к Чертковым, ко мне подходит Перна и, указывая на военного, говорит: «Полковник такой?то». Я Перне подал руку, а тому нет. Когда я вошел в комнаты, я уже почувствовал, что сделал что?то ужасное. Все шепчутся: «Не подал руки, не подал руки…» И действительно, это ужасно! Я мог сказать ему, что считаю вредной и дурной его деятельность, но я должен был с ним, как с человеком, быть учтивым. Мне, старому человеку, это непростительно! Я потом часто — ночью проснешься, вспомнишь и ахнешь (Л. Н. ахнул): как нехорошо!

Мечников за чаем рассказывал, что послал как?то Л. Н. свою книгу: «Этюды о природе человека». Кто?то передавал ему, будто Л. Н. сказал: «Эту книгу не стоит читать, в ней ничего нет для меня интересного».

— Я уже не осмелился послать следующую книжку («Оптимизм») о Фаусте Гете, — прибавил Мечников.

Л. Н. рассмеялся и сказал:

— Спасибо, что вы простили мою неучтивость и все- таки приехали.

Я знаю, что это неверно: Л. Н. читал книгу Мечникова, когда еще она печаталась в виде статей в «Научном Слове», и у меня записан его отзыв об этой вещи. Сколько мне помнится, Л. Н. находил, что в этой книге очень много нового и интересного для него фактического материала, но отрицательно отнесся к миросозерцанию или, вернее, отсутствию всякого религиозного миросозерцания у автора.

При прощании Мечников сказал Л.H.:

— Это один из лучших дней нашей жизни; хотя я и не говорил с женой, но знаю, что и для нее это