договорить по дороге домой. Чудо располагалось на ночь, народ расходился или устраивался тут же на улице под избами на ночлег. Я предложил свою пустынную дорогу, но только мы свернули налево к реке, как под ногами нашими пробежала мелкой рысцой черная кошка. Масловский остановился.
– Знаете, я дальше не пойду - от реки сыро и... (договорил мрачно) кошка дорогу перебежала.
Он был так серьезен, что после всего нашего разговора я не нашелся даже вглядеться в него.
Мы еще постояли молча. Слова вдруг иссякли. Мы разошлись, уже совсем ненужно спохватившись и назвав друг другу свои имена и отчества.
Я шел, и мне становилось с каждым шагом всё более по себе. Я уплотнялся, становился, одиночество воплощало меня снова. Настоящей своей плотности я достиг у того же источника, к которому свернул с дороги, и еще минуту, стоя над ним в тени холма (мир был исполнен луною), смотрел на дрожащие в воде отражения звезд. От реки было, действительно, свежо. Веяло звездами и вечностью.
5
А все-таки благодаря черной кошке я, возвращаясь один, выкупался (впервые ночью) при белой полной луне в густой тепловатой черноте реки и провел полночи на вершине холма над полуосыпавшимся окопом в каких-то неправдоподобных пустынных размышлениях.
Священная лира
1. МИРНЫЕ БЕСЕДЫ. Говорили о стихах и поэзии. В нашем кружке это - самая страстная тема. Разговор, казалось бы, о самом мирном кончается зачастую спором, повышенными голосами, резкостями. Была одна ссора, кончившаяся непримиримой враждой. Есть две поэтические партии. Одна утверждает, что стихи - это «манавадхармашастра» человечества - книга законов Первого Человека, что в стихах начинается жизнь и к ним возвращается, к своему источнику, что «поэты - непризнанные законодатели мира»[375]. Другие - иронически - что стихи - «тихое лунное дело», не больше. «Тихое лунное дело» тоже чужая формула - из «Комментариев» Георгия Адамовича.
Я люблю вещи гордые, но и за Адамовичем не могу не признать своей правды. Само слово стихи - тихое. Есть в нем китайская ляотсевская смиренномудрость: главный принцип религии Ляотсе, кирпичики, из которых сложено его учение об истинном совершенстве -
Недаром за стихи ссылали, заточали, казнили. Не историей ли доказано, что из тихого дела вырастали громкие дела.
Говорят, туманный символический немецкий поэт Стефан Георге - поэт «башни из слоновой кости», законодатель эстетического философствующего кружка поздних романтиков - поэт мало ведомый и еще меньше читаемый - он, тишайший, поколебал Иерихон старой Германии. «Предвестье новой империи прозвучало в скромных песнях» (один немецкий критик). Журнал «тайного государства» поэта - ставшего явным - назывался совсем скромно, незаметно: «Die Blatter fur die Kunst» [376].
Тишина сеется, а взрастает Буря[377]. В молчании проходит мимо людей Бог и подымает в их душах магнетические бури, сотрясающие мир...
Недавно я принес газету с подчеркнутой красным карандашом опечаткой. Положил на стол, и все, замолчав, заинтригованные моим молчанием, - читали. Вместо «политическая власть» было напеча тано:
ПОЭТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ
С этих пор «поэтическая власть» вошла в терминологию мирных «бесед».
2. СВЯЩЕННАЯ ЛИРА. У нас начали говорить о «поэтической газете».
Политические газеты - дела, потерявшие голос. Нужно «тихое» дело. Уже давно нас в зарубежьи объединяет лишь одна литература. Единственная ногами эмигранта
Наиболее «активна», действенна, чревата будущим - боeева[379] - может быть только «поэтическая газета»...
Самый трудный шаг все-таки название. Слово - формула, единый принцип, инициалы на щите, поднятом в бою, обращено к противнику... Наконец, на улице, на трамвайной остановке я воскликнул:
И «Священную лиру» решено было оставить.
Обсуждали манифест –
заклинательный знак –
лозунги.
3. МАНИФЕСТ. Манифесту было посвящено несколько мирных бесед.
Кто-то усомнился: может ли быть вообще манифест у тишайшего дела. Манифест - всегда что-то трескучее, полемизирующее с миром, несмиренное. Начало его - гордость, у нас же - принцип лунности, смирения.
На это справедливо возразили, что, как ни буди спящего, - насилие неизбежно. Внезапно взревевший будильник и лунный луч («лунное дело»), брошенный в лицо спящего, одинаково «невежливы».
Тут заспорили о лирном рокоте, проникающем в сновидение и магически сопрягающем явь и сон. В конце концов, вышло так, что манифестом должно быть каждое слово, каждый удар перстами в священную лиру. Манифест пророка - в его пророческой проповеди. Манифест тишайшего законодателя мира - в магической тайне его тихого искусства, подчиняющего мир своим преобразованиям.
Он должен заклинать, заставляя безмолвные буквенные значки звучать его голосом, властно западая в слух человечества.
Стрелы звуков должны нести на своих перьях огонь новой мысли, воли и дела.
Цветаева пишет, что для нее, «чтобы понять самую простую вещь, нужно окунуть ее в стихи, оттуда увидеть» («Мать и музыка». Сов. Зап. 57). Нам - дoлжно все вещи всего мира окунуть наново в стихи, чтобы оттуда увидеть их и показать такими новыми, переплавленными (огненная стихия - стихи, тишайшие воды - стихи) - всем, всем.
Та же Цветаева там же: - «Разъяснять ребенку ничего не нужно. Ребенка нужно заклясть. И чем темнее слова заклятья, тем глубже они в ребенка врастают, тем непреложнее в нем действуют». В каждом - до смерти - жив ребенок; детская несопротивляемость, незащищенность перед магической волей. Магия же ведь - это сила знания имен мира, - знающий имя вещи прибретает власть над нею. Знание веса и меры имени - слова - поэзия - тихое дело.
Тихое, тишайшее, громкое, громче громов на небе и чудовищных орудий на земле.
Не «воспоминание древности», не эстетический каприз (как объясняют), заумный язык, но погружение в магическое знание - его лаборатория. Заумный язык - настройка священной лиры, после нее лира звучит «оглушительно» тихо, западая на всю жизнь до смерти и на после смерти в слух, память,
