главной темы доклада.
В.С. Чихачев назвал свою импровизацию «Современный поэт и его читатель». Одной из тем его была причина той пропасти непонимания, которая легла между ними: обывателем и его поэтом. В.С.Чихачев пропасть эту объяснял новизной оригинальности всякого истинного искусства, не доступной простому смертному. Объяснял он это на примере стихов Блока, так сказать, практически, читая их и тут же толкуя. Мне думается, под это положение можно подвести и небольшое теоретическое доказательство. Пожалуй, это даже и необходимо: речи о «непонятности» стали слишком распространенными, угрожающе распространенными.
Обычно в пример понятности ставят классиков, поэтов, вошедших в хрестоматии и теории словесности. В основе всего этого лежит коренное заблуждение. Нет, классики наши были в свое время так же, если не более, непонятны. Свой замысел они облекали в сюжетную, обманчиво легкую форму. Но чтобы вылущить ядро, скрытое в этой скорлупе, нужен был читательский гений. До 80-го года, когда Достоевский объяснил России Пушкина, все пребывали в невинном убеждении, что пушкинская поэзия «глуповата», что она предел ясности и простоты. Татьяна любит Онегина, тот отвергает ее любовь и т.д. Всё так просто и общедоступно. Сюжет непроницаемою стеною заслонял то важнейшее, что хотел выразить автор.
В наш век сюжетная литература стала пережитком прошлого. Новый поэт, писатель не повествует, но всегда говорит «по поводу». «Опасность» сюжета стала слишком ясна для каждого, имеющего слово, т.е. настоящего писателя. Декорация, заслонившая «главное», пала или оказалась бумажной, как в «балаганчике» Блока (где декорацию улицы прорывает артист прыжком в окно), и от читателя потребовалось сразу заглянуть в бездны. Потребовалось хоть какой-либо дозы «гениальности». На это способных, сразу без чужой указки, - всегда было и будет мало.
Вот первая и, пожалуй, главная причина непонимания. Но есть еще и другая.
Современный метафорический язык поэзии, воспитанный на символистах и футуристах, чрезвычайно расширил круг художественных образов. Создался особый (популяризированный Пастернаком) прием говорить одними образами, самыми отдаленными, но соседними в строчке. Это - сближение во времени несоизмеримого; сложнейший язык утонченных ассоциаций. Он тем труднее, чем разносторонней знания писателя, чем шире и глубже его специализация в искусствах. Чтобы понимать все эти полунамеки, надо быть хоть отчасти равным собеседнику. К сожалению, равенство это чрезвычайно редко. Читатель же хочет без какого-либо усилия, без малейшей подготовки постигнуть все тайны творчества, что, между прочим, невозможно ни на одном серьезном концерте, ни на одной художественной выставке. Есть во всем этом трагедия не одного читателя, но и писателя. Сейчас идут искания, чем заполнить эту пропасть взаимного непонимания. Конечно, ищет не читатель, ищет - писатель.
Читатель же благодушно довольствуется второсортной, старомодной литературой, давно нашедшей свое истолкование в учебных пособиях. Он охотно слушает подражателей поэзии, повторяющих отжившие хрестоматические шаблоны. Затем он переходит к своим «повседневным занятиям» и чрезвычайно возмущен, когда какой-нибудь, скажем вроде чихачевского доклада, мешает его уютному времяпрепровождению, его миролюбивому благодушию.
Внави зрети
Новоязычник
В одном обществе зашел разговор о язычестве. Тема с некоторых пор, как говорится, актуальная. Мне показалось знаменательным, что никто из говоривших не был на стороне христианства, к язычеству же чувствовалась затаенная симпатия, какое-то психологическое предрасположение. Должен оговориться, что разговор шел в плоскости отвлеченной. Не о церковном христианстве шла речь, а о том христианском интернациональном воинствующем духе, той его исторической лицемерной морали, которые у него наследовала современная воинствующая марксистская религия. Кризис коммунизма, - а от коммунизма еще недавно ждали откровений, - расчистил место дохристианским идеалам. Может быть, даже в этом была его главная роль в истории человечества. Такую мысль, по крайней мере, высказал один из собеседников - русский зарубежник (общество было международное). Речь его, убежденная и воодушевленная, изобличавшая человека мыслящего и разносторонне образованного, привлекла мое внимание. Огрубелые руки этого человека свидетельствовали о простом труде, о тяжелых условиях жизни, между тем он не только не потерял человеческого облика, но был как бы окружен особым «умным» ветром, который исходит только от высших духовных людей. Мы с ним разговорились, и он сообщил мне целую теорию воскресающего язычества. Постараюсь передать ее вкратце.
Как многие психологические перевороты человечества, возрождение язычества началось в искусстве. Первоначально это был, как казалось, безобидный декоративный материал. Расписные плафоны и фрески ожили купидонами, нимфами и сатирами. Паки рождалась Венера из пены морской в своей божеской наготе, Зевс сжимал молнии в руке на своем облачном троне, мчался на крылатых сандалиях Меркурий, и Камены с загадочными улыбками предлагали смертным символы своего бессмертного искусства. В литературе они были риторическими приемами, украшавшими пышные речи. Но романтики вспомнили родных богов варварской Европы. Так впервые язычество отожествилось национализмом. Это была капля живой человеческой крови на их разрушенные алтари. Богам оставалось переждать столетие торжества техники и социализма, чтобы с оперно-балетных подмостков выйти на улицу - в политические митинги, на международные ристалища. Тем временем на дело их воплощения работала и философия, и наука. Каждое новое открытие в области фольклора, археологии, часто лингвистики, распространяло и крепило их власть. Но до времени боги были осторожны: делали вид предтечи иудейского мессии, стлали под его стопы свои философские и священные писания ветхим заветом, оттесняя ветхий завет еврейской торы и Пророков. Игра эта происходила на этих глазах. Медленно, но верно она пролагала путь древней морали в сердца забывшего всякую мораль человечества. Реабилитировала ее, возвышала до идеальной морали, до сих пор ни с чем не сравнивавшейся - евангельской; ставила с ней на одну плоскость. А раз очутившись в одной плоскости, две линии, бегущие в разных направлениях, неминуемо должны пересечь друг друга. Две тысячи лет тому назад так христианство перечеркнуло язычество, ныне готово произойти обратное. Не сказано только последнее решительное слово. Не родился пророк...
Вот в общих чертах то, что я услышал от собеседника. Сознаюсь, что разговор этот побудил меня обратить свой мысленный взгляд на язычество. Но не античное, впитанное мною с детства, не германское, всегда пугавшее меня своими воинственными образами, а славянское, сулившее глубины откровений, стало предметом моих изучений. Плодом их явилось несколько набросков, в которых я старался найти общие древнейшие черты, забытую мудрость в сохраненных русским народом языческих обрядах. Писал я с мыслью показать написанное своему случайному собеседнику. Но мне уже не суждено было увидеть его. Как я вскоре узнал, он стал жертвой несчастного случая на фабрике, где служил простым рабочим. Не буду пересказывать обстоятельств его смерти. Судьба бывает несправедлива и жестока. И чтобы хоть сколько- нибудь возместить ее несправедливость, я решил напечатать свои записки, сделав общим достоянием
