светлых замшевых диванах, которые образовывали интимный полукруг, лежало нечто невероятное!
Впрочем, была это, наверное, не такая уж фантастическая картина – просто Илья никогда не бывал в этих покоях в присутствии хозяина. Теперь хозяин был налицо. Он неловко развалился на диване, высоко закинув полную ногу на замшевую спинку. Миланская туфля странно, нелепо и одиноко торчала на фоне элегантной полосатой стены. Правая рука Алима Петровича свисала на пол, по-детски мягко растопырив пальцы. Правильное лицо смотрело бы в потолок, если бы глаза были открыты. Но глаза Пичугина покрывали темные веки с длинными, будто приклеенными ресницами. Зато рот Алима Петровича был безвольно открыт, чего никто в «Фуроре» раньше никогда не видел.
– Алим Петрович! – позвала с порога Тамара Сергеевна тонким, приторным голоском.
Алим Петрович не шевельнулся. В кабинете стояла гробовая тишина. Было только слышно, как где-то на проспекте Энтузиастов шумят и воют мимоезжие машины.
Тамара Сергеевна на цыпочках приблизилась к страшному дивану и наклонилась над лицом Алима Петровича. Затем она пощупала руку, лежащую на полу.
– По-моему, он умер, – в ужасе прошептала Тамара Сергеевна. – Холодный…
Илья тоже подошел к неподвижному телу. Оно даже на расстоянии ощутимо пахло парфюмом. Илья потрогал не руку, а ногу – тот ее кусочек, что был виден меж шелковым носком и задравшейся миланской штаниной.
– Не холодный он, а прохладный, – уточнил Илья. – Может, он все-таки спит? Давай его потрясем!
– Что ты! Он продерет глаза и нас уволит!
– Тогда Леху давай позовем, пускай он трясет.
Тамара Сергеевна покачала головой:
– Нет! Алим продерет глаза, спросит, кто поднял шумиху, и все равно нас уволит.
– Тогда уйдем отсюда, и делу конец.
– И останется не убрано? Леха с Тазитом все равно нас с тобой видели. Уволит и так и этак!
Илья набрался мужества и предложил:
– Ты, мам, иди-ка в предбанник, включи там пылесос и убирай, а я здесь под шумок его потрясу хорошенько. Продерет глаза, уволит меня – и черт с ним. Что я, ворочать ящики в другом месте не устроюсь?
– А ему что скажешь? Зачем тряс?
– Скажу, беспокоился, чтоб ему в открытый хлебальник муха не залетела.
– В «Фуроре» нет мух…
– Какая разница! Еще что-нибудь совру.
Тамара Сергеевна жертвы сына не приняла:
– Я не допущу, Илюшенька, чтоб ты из-за меня пострадал. Тряси при мне! Пропадать, так вместе – переживем! Я бы и сама потрясла, только вдруг он все-таки мертвый? Я боюсь.
Илья сцепил зубы и тронул Алима Петровича за плечо. Никакой реакции не последовало. Илья взял с пола руку Пичугина и положил ее на его грудь, на скользкий шелковый галстук. Безответно! Тогда Илья схватил задранную на спинку дивана ногу шефа, поводил ею из стороны в сторону, ничего не добился и бросил. Нога, как небольшое бревно, упала рядом и чуть поверх другой ноги, которая изначально лежала на диване.
Конечности Алима Петровича производили впечатление совершенно бесчувственных предметов. Зато их обладатель, хотя и лежал в позе покойника, вдруг еле слышно вздохнул.
– Живой! – возликовала Тамара Сергеевна. – Но тогда почему он не просыпается? Что с ним?
Она покосилась на рюмки, принюхалась к шефу:
– Нет, на пьяного не похож. Да он и не пьет совсем!
– Давай все-таки Леху позовем, – снова предложил Илья. – По-моему, тут скорая помощь нужна.
На том и порешили. Охранники застоялись в коридоре. К шефу они ринулись, тесня друг друга в дверях. Илье и Тамаре Сергеевне они велели сесть на стулья и не шевелиться вплоть до выяснения всех обстоятельств.
Над телом шефа они задумались: трясти и оживлять Алима Петровича им было боязно. Телохранители решили вызвать по телефону адвоката Луазо.
– Скорую надо, а не адвоката, – пискнула со своего стула Тамара Сергеевна.
– Сиди, Тома, пока живая, – посоветовал Тазит. – Сиди и молчи. Потом поглядим, что ты тут без нас делала. Никаких скорых!
Леха тем временем притащил аптечку и поднес к точеному носу Алима Петровича пузырек с нашатырным спиртом. От жгучей вони сам Леха расчихался и пустил слезу, но Пичугин и бровью не повел.
– Черт, может, и в самом деле что-то серьезное? – прошептал Леха, пугливо озираясь на кальяны.
– Луазо приедет – он и решит, – отрезал Тазит.
Аркадий Ильич Луазо явился минут через десять после звонка телохранителей. С собой он зачем-то привез толстенную папку с бумагами.
Был Луазо хоть и адвокат, но человек бывалый. Он оглядел Алима Петровича, пощупал пульс на руке и на шее. Он даже обнюхал пострадавшего, так широко раздувая ноздри, что рядом с ними коньячные рюмки и даже чашки показались игрушечными.
– Не снотворным ли он опился? – пробормотал юрист. – Ребята, ну-ка, усадите его на диван.
Ребята, то есть Леха с Тазитом, привели Алима Петровича в сидячее положение легко, как плюшевого мишку. Адвокат Луазо еще крепче прижал к себе папку, а свободной рукой, тяжелой и белой, влепил Алиму Петровичу пощечину. Тамара Сергеевна жалостливо вскрикнула.
– Заткнитесь, – мягко велел ей Луазо. – Вы же видите, он без сознания. Его надо привести в чувство любой ценой. Я вызвал личного врача Алима Петровича, но нам нельзя терять ни минуты.
Он переложил папку в другую руку и дал шефу пощечину по второй щеке. Тамара Сергеевна зажмурилась. Луазо из лейки, предназначенной для полива пальм, щедро окропил Алима Петровича. Затем он снова поднес к носу шефа пузырек с нашатырным спиртом.
На этот раз шеф повел бровями.
– Ага! – радостно вскрикнул адвокат. – Надо его взбодрить как следует!
Он безжалостно сдернул с Алима Петровича миланские туфли и шелковые носки. Показались небольшие бледные ступни с жемчужными ноготками. Луазо велел Лехе и Тазиту растирать ступни Пичугина. Каждому из охранников досталось по ноге. Тамара Сергеевна вздыхала и шептала, что ребята от усердия вывихнут шефу пальцы.
Сам Аркадий Ильич расстегнул пиджак и рубашку Пичугина, открыв его нежную грудь, покрытую темным шелковистым пухом. Он принялся эту грудь мять и растирать. Алим Петрович вскоре явственно застонал – то ли от массажа Луазо, то ли от невыносимой боли в ногах, оживляемых Тазитом и Лехой.
– Ага! Ага! – радовался Аркадий Ильич. – Энергичней, ребята!
Если бы в следующую минуту не подоспел личный врач Алима Петровича, некто Кротков, группа спасения из самых лучших побуждений взялась бы, наверное, колотить пострадавшего стулом по голове.
Доктор Кротков осмотрел пациента. Действия по приведению Пичугина в чувство он признал топорными, но в принципе верными. Однако сам он предпочел вкатить что-то шефу в вену и потребовал крепчайшего кофе. Леха отправился варить снадобье, а Тазит поддерживал голову хозяина, когда к ней в очередной раз подносили вонючий нашатырь.
Как только сознание Алима Петровича немного прояснилось, доктор Кротков через трубку влил в горло шефа семейную литровую бутыль минеральной воды. Вскоре вода отправилась вспять, в какой-то странный тазик, вовремя подставленный Тазитом. Позже выяснилось, что это был не тазик, а серебряная заздравная чаша – подарок губернатора. На дне чаши было выгравировано изображение губернаторского дворца в окружении лавровых венков. Алима Петровича еще трижды тошнило на венки, и с каждым разом ему становилось все лучше и лучше.
Минут через десять побитый, обдавленный, мокрый Алим Петрович громко засопел и открыл мутные яхонтовые глаза. Доктор Кротков тут же взял чайную ложечку и стал вливать в еще вялый рот больного черный кофе.
