Рождение дворянского авангарда, проницательного и самоотверженного, готового жертвовать собой ради истинных интересов страны и государства, не желавшего мириться с пагубной двойственностью, заложенной Петром в общественный процесс, было едва ли не главным позитивным результатом «петровской революции». Результатом, которого первый император не хотел и не ожидал.
Пройдет более века, и два государственных деятеля — Николай I и его министр народного просвещения Сергий Уваров — сделают безумную попытку перечеркнуть этот результат, изъять из общего исторического потока этот слой, вернуться к петровской мечте: просвещенный раб — идеальный подданный…
Появление дуэлей в России было неотъемлемой частью бурного процесса образования дворянского авангарда.
Право на поединок, которое, несмотря на жестокое давление власти, отстаивало послепетровское дворянство и особенно дворянский авангард, становилось сильным знаком независимости от деспотического государства. Самодержавие принципиально претендовало на право контролировать все сферы существования подданных, распоряжаться их жизнью и смертью. Сознательный дворянин, оставляя де-факто за собой право на дуэль, резко ограничивал влияние государства на свою жизнь. Право дуэли создавало сферу, в которой были равны все благородные, вне зависимости от знатности, богатства, служебного положения. Кроме, разве что, высших служебных степеней и членов императорской фамилии. Хотя в декабристские времена и это оказалось небезусловно.
Право на поединок стало для русского дворянина свидетельством его человеческого раскрепощения. Право на поединок стало правом самому решать — пускай ценой жизни — свою судьбу. Право на поединок стало мерилом не биологической, но общественной ценности личности. Оказалось, что для нового типа дворянина самоуважение важнее жизни. Причем для человека дворянского авангарда подлинное самоуважение доступно было лишь «другу человечества». Понятие чести не совмещалось с прозябанием, эгоизмом, общественной индифферентностью.
Но именно самоуважение вовсе не нужно было деспотическому государству. Самоуважение несовместимо с самоощущением раба. Проницательный Петр понял и предусмотрел возможность появления дуэлей и их реальный смысл. «Патент о поединках и начинании ссор» в «Уставе воинском» появился раньше, чем поединки успели сколько-нибудь распространиться в России. Это была превентивная мера, причем Петр явно ориентировался на германское антидуэльное законодательство. В конце XVII века в Германии издан был имперский закон, гласивший: «Право судить и наказывать за преступление предоставлено Богом лишь одним государям. Поэтому если кто вызовет своего противника на дуэль на шпагах или пистолетах, пешим или конным, то будет приговорен к смертной казни, в каком бы чине он ни состоял. Труп его останется висеть на позорной виселице, имущество его будет конфисковано».
Зерно, разумеется, было в том, что дуэлянты посягали на высшее право государей — распоряжаться жизнью подданных. Недаром во Франции дуэль была объявлена оскорблением величества.
Представления Петра о тяжести вины дуэлянтов были строго определенными: «Если случится, что двое на назначенное место выедут, и один против другого шпаги обнажат, то Мы повелеваем таковых, хотя никто из оных уязвлен или умерщвлен не будет, без всякой милости, такожде и секундантов или свидетелей, на которых докажут, смертию казнить и оных пожитки описать… Ежели же биться начнут, и в том бою убиты и ранены будут, то как живые, так и мертвые повешены да будут».
С течением времени эти положения Устава приняли более развернутый вид: «Все вызовы, драки и поединки через сие наистрожайше запрещаются таким образом, чтобы никто, хотя б кто он ни был, высока или низкого чина, прирожденный здешний или иноземец, хоть другой кто, словами, делом, знаками или иным чем к тому побужден или раззадорен был, отнюдь не дерзал соперника своего вызвать, ниже на поединок с ним на пистолетах или шпагах биться. Кто против сего учинит, оный всеконечно, как вызыватель, так кто и выйдет, иметь быть казнен, а именно, повешен хотя из них кто будет ранен или умерщвлен, или хотя оба не ранены от того отойдут. И ежели случится, что оба или один из них в таком поединке останется, то их и по смерти за ноги повесить».
И в следующем пункте: «Ежели кто с кем поссорится и упросит секунданта (или посредственника) онаго купно с секундантом, ежели пойдут и захотят на поединке биться, таким же образом, как и в прежнем артикуле упомянуто, наказать надлежит».
Тут явственное стремление охватить законом все виды вооруженного самосуда, отменяющего в сфере личных конфликтов юрисдикцию государства.
Роль катализатора опасного для монархии процесса играли европейские офицерские нравы.
Один из любимцев Петра последних лет генерал Миних в свое время едва не погиб на поединке. Осенью 1705 года он записал в дневнике: «Августа 28-го был опасно ранен на дуэли с капитан-поручиком Вобезером, с которым я перед тем ни разу не говорил; я нанес ему поверхностную рану через грудь от одного сосца до другого, а он проткнул мне два раза правую руку и в последний раз, когда я был утомлен потерею крови, попал в локтевой сустав с такою силою, что шпага прошла насквозь до самого горла».
Петр понимал, что появление в русской армии иноземных офицеров, обучение русских дворян в Европе неизбежно принесут в Россию дуэльный обычай, и делал все возможное, чтоб его нейтрализовать.
Хотя он, несомненно, различал поединок и драку с применением оружия, но он не желал терпеть в русской армии ничего, хотя бы отдаленно напоминающего поединки. Когда в 1709 году генералы Ренне и Розен в подпитии бросились друг на друга со шпагами, и Ренне был серьезно ранен, то хоть Петр и не расценил это как поединок, однако — пускай с почетом — но отправил Розена в отставку.
В сентябре 1717 года Конон Зотов, который надзирал за молодыми дворянами, постигавшими морское дело во Франции, сообщил кабинет-секретарю Макарову: «Еще принужден сие письмо написать до вашей милости, в котором доношу, что гардемарин Хлебов поколол шпагою гардемарина Барятинского и за то под арестом обретается; г. вице-адмирал не знает, как их приказать содержать, ибо у них таких случаев никогда не прилучается; хотя колются только честно, на поединках, лицом к лицу».
Узнав о случившемся, Петр раздраженно предписал: «Понеже уведомились мы, что гардемарины наши в Бресте и в Тулоне живут не смирно и некоторые между собой передрались и перекололись шпагами, того для объявите об них адмиралтейским судьям или отпишите, дабы их за преступления их штрафовали по своим правам, как надлежит, кто чего будет достоин».
Царь отдавал столь необходимых русскому флоту специалистов во власть французскому судопроизводству и готов был лишиться их, но не желал привнесения извне дуэльной заразы. Он догадывался, что схватка гардемаринов — не просто мальчишеское буйство.
Судя по письму Зотова, то, что произошло между Хлебовым и Барятинским, было мало похоже на поединок. Но в подобных происшествиях уже содержалось зерно будущей дуэльной традиции. Русское дворянство будет вырабатывать эту традицию много десятилетий — мучительно, неуклюже, кроваво, но — неуклонно. И постепенно доведет ее до истинно общественных высот, до высоты мятежного смысла.
Право на дуэль, вопреки мнению Екатерины II, в конечном счете оказалось отнюдь не слепым подражанием Европе, а потребностью общественного самоутверждения, средством защиты своей личности от всеобъемлющих претензий деспотического государства.
