как лечить эту болезнь. Поскольку диарея в начале заболевания часто сбивала температуру, он иногда пытался вызвать ее, используя различные снадобья. Когда пациентов бил озноб, он давал им зеленую настойку Маква-иквы, немного разбавленную спиртом, чтобы вызвать пототделение, и провоцировал образование пузырей на коже, ставя им горчичники. Вскоре после начала эпидемии они с Сарой встретили Тома Беккермана, навещающего жертв лихорадки.
«Это наверняка тиф», — самоуверенно заявил Беккерман. Но Роб так не думал. У больных не было никаких красных пятен на животе, и кровотечение из ануса отсутствовало. Но он не спорил. Какая бы напасть ни приключилась с людьми, от смены названия болезнь все равно не станет менее страшной. Беккерман сообщил им, что накануне два его пациента умерли после обильного кровопускания и применения банок. Роб приложил максимум усилий, чтобы объяснить пагубность применения кровопускания в качестве метода борьбы с лихорадкой. Однако Беккерман был из тех врачей, кто вряд ли станет следовать советам единственного, помимо него самого, доктора в городе. Они с доктором Беккерманом пообщались не больше нескольких минут и расстались. Ничто так не бесило Роба Джея, как плохой врач.
Сначала ему было непривычно, что вместо Маква-иквы рядом с ним Сара. И хотя Сара изо всех сил старалась выполнять любые его распоряжения, разница все равно ощущалась: ему приходилось просить и учить, тогда как Маква понимала, что ему нужно, без всяких просьб с его стороны. В присутствии пациентов или в дороге, между вызовами, они с Маквой поддерживали долгое и приятное молчание; Сара же поначалу говорила без умолку, радуясь возможности побыть с мужем, но со временем, когда они уже посетили много пациентов и сильная усталость стала нормой, она все чаще молчала.
Болезнь распространялась быстро. Обычно достаточно было одному члену семьи заболеть, как все остальные тут же заражались от него. Однако Роб Джей и Сара ездили от дома к дому, но оставались вполне здоровы, словно их оберегала невидимая броня. Каждые три-четыре дня они старались съездить домой: принять ванну, переодеться, поспать несколько часов. Дома было тепло и чисто, его наполняли запахи горячей пищи, которую готовила им Маква. Они ненадолго брали на руки своих сыновей, затем паковали зеленый тонизирующий настой, который Маква делала в их отсутствие, смешивая его с небольшим количеством вина согласно полученным от Роба инструкциям, — и супруги снова покидали свою ферму. Между визитами домой они спали, прижавшись друг к другу, везде, где можно было упасть: обычно на сеновалах или на полу перед камином.
Однажды утром фермер по имени Бенджамин Хаскел вошел в свой сарай и вытаращил глаза при виде того, как доктор сунул руку под юбку своей жене. Дальше, чем это, им ни разу за всю эпидемию зайти так и не удалось — а ведь болезнь бушевала шесть недель. Когда она началась, листья только начинали менять цвет, а когда закончилась, землю уже припорошило снегом.
В тот день, когда они вернулись домой и поняли, что им больше не нужно никуда ехать, Сара отправила детей на повозке, под присмотром Маквы, на ферму Мюллера: они должны были привезти ей корзины с зимними сортами яблок для соуса. Она долго лежала в ванне перед камином, а затем вскипятила еще воды и подготовила ванну для Роба; когда он сел в оловянную бадью, она вернулась и стала его мыть — очень медленно и нежно, так, как они мыли пациентов, но вместе с тем — совершенно иначе, руками вместо тряпки. Мокрый и дрожащий, он торопливо пошел за ней через весь холодный дом, вверх по лестнице, и нырнул под теплые одеяла, где они и провели многие часы, пока не вернулись Маква и мальчики.
Через несколько месяцев Сара забеременела, но на раннем сроке у нее случился выкидыш, очень напугавший Роба. Кровь ударила из нее фонтаном и еще долго понемногу вытекала, пока кровотечение наконец не прекратилось. Он понял, что ей опасно снова беременеть, и с тех пор стал принимать соответствующие меры предосторожности. Он с тревогой наблюдал за ней, опасаясь увидеть, как под глазами у нее залягут черные тени, что часто случается после того, как женщина сбросит плод; но кроме бледности и задумчивости, проявлявшейся в длительных периодах молчания и привычке медленно прикрывать свои прекрасные фиолетовые глаза, никаких тревожных симптомов у нее не было. Сара, похоже, выздоравливала так быстро, как только он мог надеяться.
С этого момента мальчики Коулов часто и надолго оставались на попечении женщины-саука. Шаман так же привык к запаху раздавленных ягод, который исходил от Маква-иквы, и к темному оттенку ее кожи, как и к слабому аромату и молочной белизне кожи своей матери. А потом так случилось, что он гораздо сильнее привязался к Маква-икве. Если Сара отказалась от материнских хлопот, Маква, наоборот, восприняла такую возможность с радостью: она прижимала мальчика, сына
Иногда она пела, чтобы защитить его:
Скоро именно эти песни напевал Шаман, неотступно двигаясь за Маквой. Алекс тоже шел с ними, хоть и с недовольным видом, глядя, как еще один взрослый пытается забрать часть его брата. Он слушался Макву, но она понимала, что подозрение и неприязнь, которую она иногда видела в его юных глазах, были отражением чувств к ней Сары Коул. Впрочем, для нее это было не важно. Алекс всего лишь ребенок, и она постарается заслужить его доверие. Что касается Сары, то, насколько Маква помнила, у сауков всегда были враги.
Джей Гайгер, слишком занятый в аптеке, нанял Морта Лондона вспахать первую часть его земли — задача, требующая времени и недюжинной силы. Вывернутым комьям земли нужно было дать перегнить два или три года, прежде чем поле можно будет вспахать еще раз и засеять. С начала апреля и до конца июня Морт глубоко взрывал жесткий дерн, при этом подцепил иллинойсскую чесотку, которой болели большинство мужчин, поднимавших целину прерии. Одни думали, что гниющий дерн выпускает миазмы,
