христианства с язычеством и космополитическим, спекулятивно-коммерческим цинизмом. Эта диалектическая борьба мировоззренческих противоположностей продолжалась ещё несколько веков, выплавляя их единство, то есть особую, римско-католическую ветвь церковного христианства. Чтобы победить в борьбе за политическое влияние, католическая церковь должна была стать лучше организованной в сравнении с византийской православной церковью, которая защищалась и продвигалась императорской государственной властью. В конечном итоге, католическая церковь создала столь мощную и иерархически целостную организацию, управляющую всевозможными центрами по всесторонней подготовке пропагандистов и агитаторов богословов, дипломатов и военизированных орденов, что смогла установить теократическое правление, до уровня чего византийская церковь никогда и нигде так и не поднялась. Главная причина раскола изначального единства этих двух христианских церквей вызрела из указанного обстоятельства. Католическая церковь устремилась к теократическому господству, нацеленному на вселенское распространение практики борьбы с язычеством и другими монотеистическими идеологиями. Тем самым католической церковью в полной мере воплощалось видение Платоном идеального общества, как не только сословного общества, но руководимого, направляемого первым политическим сословием философов и их учеников, а точнее политически господствующими философскими школами.
Византийская же церковь осталась подчинённой цезарианской администрации императорской власти, всегда и везде обслуживала её господство, её политические цели и задачи в управлении определённым имперским государством. Отчуждённая от забот о непосредственном государственном управлении, византийская церковь уделяла наибольшее внимание распространению своего учения через проповеди, а не через политическую пропаганду и агитацию. Она стремилась внедрять в поведение подданных империи основные моральные и этические, нравственные нормы из евангелических заповедей Христа, требуя личного духовного самосовершенствования христианина, как высшего смысла его земной жизни, преобразующего жизнь в тернистый путь к богоподобию, к превращению человека в богочеловека. Этим оно отчасти сближалось с буддизмом. Но, в отличие от субконтинентального буддизма, в основаниях православного вероучения была греческая полисная философия, политическая и познавательно рациональная, космическая в своей сущности. Иначе говоря, византийское православие получило возможность увлечься вселенским, космическим характером древнегреческой философии, которое особенно ярко проявилось в гносеологических системах Аристотеля и Платона, античных стоиков, и искало пути воспитания идеального христианина истинной верой, усматривая именно в этом главную опору идеальной вселенской, общечеловеческой империи. В сравнении с такой постановкой вопроса византийской церковью о своей высшей цели католическая церковь оказалась погрязшей в практических задачах политического управления и борьбы за власть, приземлённой по мировосприятию, постепенно потеряла способность к космической широте мышления, свойственной греческой философии, на достижениях которой зародилось христианство, как монотеистическое мировоззрение.
Идеология византийского православия, как никакой другой монотеизм, впитала в себя эллинистическую, самую рациональную философию из всех, какие только смогли создать языческие цивилизации, ярко отличающуюся системным подходом к изучению окружающего мира и стремлением логически осмыслить вселенский, космический порядок бытия. А потому философия православия была идеалистической в самом широком смысле этого слова. Древнерусское государство, приняв византийскую ветвь христианства в качестве культурной и духовной опоры, изначально оказалось под влиянием именно такого мировоззрения, и даже в ещё большей мере, чем сама Византия. Православию в Византии всё же приходилось развиваться из традиций языческой эллинистической цивилизации. Диалектически отрицая величественные достижения эллинистической цивилизации и истории, оно стремилось разорвать связующую с языческим прошлым пуповину, но не могло совсем уж с ним не считаться. На Руси же общественно-государственная власть Великих князей Киева огнём и мечом внедряла православное вероучение, чтобы обосновать ускоренное развитие этой власти в государственную сословно-иерархическую и административную чиновничью власть, в совершенно иных условиях. Православие на Руси не испытывало противодействия со стороны какого-либо языческого цивилизационного мировоззрения, накладывающего определённую диалектическую зависимость от него, то есть накладывающую определённую местническую ограниченность на понимание идеалистической концепции космического порядка. Ибо языческого цивилизационного мировоззрения как такового на землях Руси не сложилось, не существовало нигде и ни в каком виде.
Восприняв православное монотеистическое мировоззрение в чистом виде, как догматическую идею, без связи с конкретной исторической практикой становления Византийской империи из языческой общественно-государственной власти, огромная Русь волей или неволей вынуждалась перерабатывать его под собственные обстоятельства борьбы за существование и государственной развитие. Сначала в Новгород-Киевских государственных отношениях, а потом в Новгород-Московском государстве. Этому способствовало и особенное положение Новгород-Киевского, а затем Новгород-Московского государства в Евразии. Вдохновляемая и изменяемая земледельческим православием Русь обречена была многие века осваивать под земледелие огромные земли Восточной Европы, не имея на севере, на Востоке и на юге определённых границ. У Древней, а затем Новгород- Московской Руси в этих направлениях были размытые рубежи с девственной природой, где не оказывалось установленных границ других государств. Поэтому в мировосприятии киевской государственной власти, а потом и московской государственной власти смутно укладывались представления о политических и цивилизационных границах государства, о способах выстраивания социальных отношений, вытесняющих родоплеменные отношения. В Новгород-Киевской, а потом и в Новгород-Московской Руси стала прорастать и развиваться собственная идеализация имперской организации пространства, как не ограниченного ясными очертаниями имперского пространства, в известном смысле мыслимого распространяемым в космос имперского пространства, и укоренялся подлинно идеальный, философский дух христианского вероучения, как космического и общечеловеческого вероучения. Особенное развитие идеализация имперского государственного, а с ним хозяйственного и социального пространства получила после завоевания Ермаком Западной Сибири и присоединения к московскому государству новых неизмеримых девственных, таинственных и бескрайних земель Северной Азии.
Еврейская мифология Ветхого и философского эллинистического Нового Заветов тоже повлияла на Русь иначе, чем на Западную Европу. Славянское язычество на Руси не успело развиться до государственного жреческого язычества, до обслуживания задач общественно-государственной власти, оно не вызрело до мифологизации общественно-государственных отношений и нигде не почерпнуло представлений о таких отношениях, не отразило их становление в собственных дохристианских мифах. Под воздействием очеловеченной мифологии Ветхого и Нового Заветов цивилизационная духовность ещё древнерусского, но особенно московского государства при своём зарождении оттолкнулась прямо от этой мифологии, а вследствие греческой философии православия впитала и восприняла, как никакая иная духовность других евразийских государств, идеологически всемирную идею мессианизма иудаизма, но в особом собственном понимании. Еврейский идеологический мессианизм подчёркнуто иррациональный и ограниченный земными представлениями мессианизм под богом. На Новгород-Московской же Руси в обстоятельствах почти гибельных потрясений от татаро-монгольского ига мессианство иудаизма было воспринято преломлённым через призму высших проявлений древнегреческой и эллинистической философии. А эта философия поставила вопрос не об иррациональной богоизбранности, а о рациональном постижении идеального космического порядка, чтобы собственной волей совершенствовать человеческий мир в соответствии с этим порядком и становиться подобным богу, богочеловеком.
Еврейский мессианизм утверждает о богоизбранности еврейского народа. Тогда как греческий православный мессианизм, отталкиваясь от древнегреческой мифологии, от образов Прометея, Геракла, в своей философии заявил о способности человека посредством следования благочестивому образу жизни, служению другим и безмерному страданию стать подобным богу, стать богочеловеком. Это прямо отразилось в Евангелии, в образе Христа, прообразом которого стал Сократ. На сходство Христа с Сократом указывает всё. Сам способ проповедей поиска истины в себе и через себя, внутри некоторой религиозной традиции для её революционного изменения, усовершенствования и чудовищное наказание за это, приговор к смерти от своих соплеменников, поведение в процессе суда и после него.
