— Не было. Утащили, наверное.
— Да кому он нужен? И кто бы это мог сделать? — невольно вырвалось у Федора.
— Сволочь какая-то, — ответил слесарь. — Башку оторвать надо за такие шутки. — И обратился к своему мастеру: — Все. Можно отправлять.
Вечером Федор встретился с Евсеевым. По производству он ничего существенного сказать ему не мог, но обратил внимание на жалобы в адрес расконвоированных. И еще положил перед ним огрызок воздушного шланга, который прихватил с собой.
— Вот это уже серьезно, — нахмурился Евсеев. — Что вы намерены делать?
— Завтра с утра я договорился о поездке на Восточный разрез. Оттуда недалеко до колонии, и я думаю проехать туда, — сказал Федор. — Посмотрю, как они организовали эту расконвойку. Отдельно займусь шлангом.
— Что же, все это разумно, — согласился Евсеев. И попросил: — Коли уж будете там, то предупредите начальника колонии, что мы ждем его послезавтра вечером в горкоме. Пусть послушает наши разговоры. Ему полезно.
На следующий день Федору Григорьеву на Восточный разрез попасть не удалось. Утром, когда они с Иваном Владимировичем ждали в тресте свою пролетку, туда приехал начальник Ново-Надеждинского горотдела милиции. С ним был милиционер.
Начальник поздоровался с Иваном Владимировичем как со старым знакомым и спросил:
— Кто из начальства на месте?
— Мы только Патрушева видели, про других не знаю, — ответил Лоскутов. — Срочное дело?
— Срочное-то срочное, а еще больше — непонятное. На вашей Южной обогатительной только что драка произошла с мордобойством, да такая, что вся работа стала… Ваши разодрались с заключенными с расконвойки. Я до колонии не мог дозвониться, а у треста с ней прямая связь. Вот и забежал попросить: пока еду на Южный, пусть вызовут туда начальство колонии и конвои…
— А из-за чего драка-то? — спросил Лоскутов.
— Представления не имею.
И он поспешил к Патрушеву.
Федора происшествие насторожило.
— Иван Владимирович, я должен быть сейчас не на Восточном разрезе, а на Южном. Поедете со мной?
— Я в вашем распоряжении, — просто ответил Лоскутов.
…Ехали быстро, едва поспевая за ходком начальника милиции, и через полчаса прибыли на место.
— Стоит фабрика-то, — сразу определил Иван Владимирович, прислушиваясь к необычной тишине.
Начальник смены рассказал о том, что произошло.
За неделю до сегодняшнего дня в смене, которая часа два назад приступила к работе, на одном из транспортеров порвалась только что поставленная лента. Ремонтники сразу установили причину: на половину ширины и на метр в длину полотно было вырезано. Авария вызвала не досаду и горесть, как всегда бывало, а гнев угольщиков: ленту кто-то испортил намеренно. Никто не сомневался, что это дело рук кого-то из расконвоированных.
Виновника не нашли.
Сегодня Макарыч, сдав свою смену, по обыкновению задержался на фабрике. Проходя по участку, заметил двух заключенных, раскуривающих возле вагонетки, и вдруг, посуровев, обратился к одному из них:
— А ну, покажи ботинки!
— Чего? — презрительно зыркнул на него тот.
— Покажи ботинки, говорю!
— Иди-ка ты, дядя!.. — отвернулся заключенный.
Макарыч взял его за рукав, но тот, обернувшись, с силой отбросил старика. Тогда Макарыч крикнул:
— Ребята! Все — сюда!
Рабочие окружили заключенных.
— Покажи ботинки, гад! — кричал Макарыч.
И тут заключенный ударил старика, изготовился к драке и его напарник. В это время подошел моторист Федька Коньков, не по годам сильный парень.
— Тебе что говорят? — надвинулся он на обидчика Макарыча.
— А ты, мелочь, дуй отсюда подальше! А то… — и он поднял перед Федькой грязный кулак… но тут же присел: парень схватил его за руку и, словно клещами, сдавил ему кисть.
В следующее мгновение шатнуло и самого Федьку: ввязался неожиданно и второй из откатчиков. И тут на заключенных с отчаянной решимостью бросились подростки, повиснув у них на руках, на спине. Закричали перепуганные женщины. К месту скандала бежали уже отовсюду. Начальник смены, увидев в центре свалки Федьку и Макарыча, бросился на Федькино место и остановил транспортеры.
Наконец заключенных одолели. Главного зачинщика Федька придавил под собой, другой стоял в тесном кольце рабочих. Макарыч, не замечая крови на лице, ожесточенно рвал ботинок с ноги поверженного Федькой. Подняв его над головой, он крикнул срывающимся от гнева голосом:
— Вот она где, наша лента, товарищи!
Ботинок заключенного был подбит прорезиненной трехслойной брезентовой лентой.
Скоро из колонии приехали заместители начальника по режиму и оперативной работе с двумя солдатами. Федор, представившись им, сказал, что с задержанными заключенными будет разбираться сам и поэтому поедет в колонию.
— Прошу вас сразу же изолировать их от других заключенных и надежно обеспечить охрану, — добавил он.
— Это мы сделаем, — ответили представители колонии.
— А мне что делать? — спросил начальник милиции.
— Будем считать, — сказал Федор с улыбкой, — что никакой драки не было. Просто рабочие задержали преступников, которые оказали сопротивление. — И снова обратился к приехавшим из колонии: — Вы сможете отправить меня к вечеру в город?
— Конечно.
— В таком случае, Иван Владимирович, — повернулся он к Лоскутову, — вас я на сегодня освобождаю от себя.
Приехав в колонию, Федор попросил оперативника организовать осмотр вещей, которыми пользовался заключенный, подозреваемый в порче оборудования на обогатительной фабрике.
— Как его фамилия? — спросил еще.
— Туркин.
— За что отбывает наказание?
— За побег с места ссылки.
— А за что был осужден сначала?
— За кражу государственного имущества: пять лет тюрьмы со ссылкой на столько же. Будем судить?
— Если докажем его вину — обязательно.
На допросе Туркин заявил, что подметки он выкроил из найденного куска транспортерной ленты, категорически отрицая свою причастность к порче оборудования.
Но Туркин врал. При осмотре его вещей в бараке нашли кусок новой транспортерной ленты, из которой и были выкроены подметки. Техническая экспертиза, организованная Федором на другой день, подтвердила принадлежность изъятого куска к испорченному транспортерному полотну.
Биография Туркина была небогатая. Малограмотен. Во время коллективизации уехал из деревни. Сменил много разных работ, как правило, неквалифицированных. Первый раз был арестован за переправку
