спекулянтам похищенного золота на одном из сибирских приисков. Во время отбытия наказания на путь исправления не стал, всячески уклонялся от работы. И здесь, в колонии, вел себя так же.
Встретился Федор и с начальником колонии. На его вопрос, как отбирались заключенные на расконвоирование, тот ответил не прямо.
— Я против расконвоирования возражал в принципе, — счел необходимым сказать он. — У нас колония общего режима, и отбывают в ней наказание люди самые разные. Если судить по статьям, так тут весь уголовный кодекс представлен. По решению о расконвоировании мы должны были в недельный срок направить на разрезы двести человек. И не просто направить, а еще и выявить среди них людей, подходящих по квалификации. Таких набралось всего около сорока человек. Остальных добрали без статейного учета, а руководствуясь только их поведением в колонии. Ну просто времени не было поступить иначе.
— А почему пренебрегли статейным признаком?
— Скажу, — ответил Максимов. — Самых легких — около сотни человек — мы еще за месяц до этого отправили на фронт.
— Понятно.
Не будучи специалистом в горном деле, Федор все-таки понял, что одной из причин трудностей, в которые попал Северный трест, является не только ослабление общей организации производства, но и слабая дисциплина.
В конце концов, порядок — это и есть дисциплина. Везде и во всем. Выполнение долга — ее же проявление в нравственном плане. Образцовый общественный порядок — коллективное проявление все той же дисциплины. Из необходимости соблюдения и укрепления общегосударственной дисциплины, наверное, вытекает и понятие государственной безопасности? Думая об этом, Федор прежде всего думал о людях.
Некоторые свои соображения Федор высказал Евсееву, Григорий Матвеевич знал о происшествии на Южном разрезе в общих чертах. Поэтому спросил:
— Тот заключенный действительно сознательно все это сделал?
— Если учитывать, что он не мог не знать последствия своего поступка, то другого ответа быть не может. И я думаю, как бы снисходительно ни относиться к его поступку, его нельзя расценить иначе, как вредительство. В связи с этим у меня возникло одно соображение…
— Слушаю.
— Большинство нареканий о нарушении дисциплины связано с заключенными. И я убедился в их обоснованности. Подтверждение тому инциденты с воздушными рукавами и порчей транспортерной ленты, — начал Федор. — Среди этих людей надо навести порядок.
— Каким образом? Мне нужны предложения, — сказал Евсеев.
— Без решительных мер не обойтись…
— Предлагайте решительные меры.
— Нужно пересмотреть весь состав расконвоированных.
— Это уже серьезно, — нахмурился Евсеев.
— Я понимаю, что тресту не хватает людей, но нужно чем-то временно, я подчеркиваю — временно, пожертвовать.
— Вы что? Предлагаете ликвидировать расконвойку?
Было заметно, что Евсеев или не был готов к такому обороту дела, или недоволен предложением. И Федор стал объяснять:
— Руководители разрезов не настроены против расконвоированных категорически. Больше того, говорят, что некоторые из них работают хорошо. Это одна сторона дела.
— Есть еще другая?
— Есть. Я был в колонии и разговаривал с ее начальником майором Максимовым. И понял, что отбор заключенных на работу в трест проводился без надлежащего знакомства с их личными делами, иначе говоря — формально.
— Что же вы все-таки предлагаете? — попросил уточнить Евсеев.
— На завтрашнем совещании в горкоме нужно предложить руководителям разрезов составить списки заключенных, которые хорошо себя зарекомендовали.
— Что это даст?
— Этих заключенных оставить на работе в тресте.
— А с остальными что?
— Вернуть под стражу.
Евсеев не мог усидеть на месте. Поднялся, прибрал на столе бумажки. Потом подал Федору чайник:
— Принеси-ка чайку…
Когда Федор вернулся, Евсеев встретил его вопросом:
— Сколько же людей мы вернем в колонию?
— Это зависит от того, сколько нас попросят оставить.
— Да… задачка, — размышлял Евсеев. — Мы же лишим трест рабочих рук.
— Зато покончим с вредительством. Это важнее.
— Ладно… Утро вечера мудренее. Подумаем.
В своем купе Федор надолго задумался. Потом поднял трубку и заказал Свердловск.
Он рассказал Славину о начале своей работы, о фактах порчи оборудования, о расконвоированных и своем предложении Евсееву.
— Что тебя беспокоит? — спросил Славин.
— Павел Иванович, трест — предприятие сложное, и проблем здесь много. Мне кажется, что от меня в комиссии пользы мало.
— Вам об этом сказали?
— Нет. Я высказал свои соображения. Меня выслушали.
— Правильно, что высказал.
— А что делать дальше?
— Вы помните, кого представляете в комиссии? — вместо ответа спросил Славин.
— Органы государственной безопасности.
— Правильно. — Федору показалось, что Славин усмехнулся. — Вот и отстаивайте интересы государственной безопасности. Желаю успеха.
И в трубке щелкнуло.
Федор разговаривал с заместителем начальника колонии.
— Я думаю, что дальше с Туркиным должны работать вы.
— Согласен.
— Я могу надеяться, что этот случай не приравняют к обычному лагерному преступлению? Ведь он имеет серьезный политический смысл.
— Так думаем не только мы с вами, но все рабочие.
— Рабочие — да, а ваши заключенные?
Заместитель начальника замешкался с ответом, и Федор не стал его ждать.
— Я сегодня посоветуюсь с заместителем прокурора области, — сказал он. — Узнаю, согласится ли он с моим мнением, что Туркина следует судить показательным судом.
— Я поддержу такое мнение, — ответил заместитель начальника.
…За час до совещания в горкоме Федор увидел Евсеева.
— Ждете, что я скажу о расконвойке? — спросил Григорий Матвеевич. — Откровенно говоря… — Он осекся, а потом улыбнулся. — Федор Тихонович, обговорим и решим это все в горкоме. Идет?
— Я просто хотел знать ваше мнение.
— Нужно не мнение мое, а решение правильное. Я вас понимаю. Но мое понимание — это еще не решение.
На этот раз заседание было многолюдным. Управляющий трестом и секретарь горкома без
