И потому все укорачивал в уме срок своего пребывания в Мостовой, пока не остановился на спасительном: «Хоть на день…» С тем и переступил свой страх. А когда явился, все внутри упало.. Дом встретил пустой. Куда сунуться? Вспомнил о безродной старухе Фекле, которая прожила в их доме с девок, потому как на нее за слабый рассудок за всю жизнь ни одни мужик не взглянул. Укрылся у нее.
Да разве в деревне спрячешься! Сама-то Фекла, увидев его, испугалась, на «здравствуйте» не ответила, только охнула.: «За что, господи?!» День у нее перемаялся, как из колоды деревянной, выдавливал, что знала о родных. Отец умер, узнал, сестра у тетки, старшего брата, как ушел с белыми, никто не видел. А к ночи Фекла забеспокоилась, засобиралась из дома. Узнать добром ничего от нее не смог, тряхнул слегка, и та призналась с ревом: «Придут за тобой, поди, и стрелять начнут…»
Поспешил уйти сам. Пришел трусливым, уходил злым. Ни с чем уходил. Еще мелькнула в голове мыслишка заглянуть в Долматово, да страх гнал мимо. До Средней Азии добежал тогда, в Туркмении оказался. Хотел оттуда через Каспий на Кавказ добраться, да так и не смог: по дороге не удержался, украл двух коней. Попытался на базаре продать, тут его и поймали. Был бы туркменом, может, и сошло бы. А то русский, да незнакомый, и торгует лошадьми. Эту промашку ему уж в тюрьме объяснили, А когда забирали, документов не было, назвался Тушковым. Проверять долго, записали со слов. Под такой фамилией и срок отбыл. Освободился со справкой гражданином Тушковым… А паспорт — по справке. Так и документом обзавелся.
С паспортом опять решился повидать своих, Мостовую из головы давно выкинул, заглянул в Долматово. Пробыл день. Понял, что у тетки не поживиться, а вот милиция, рассказали, наведывается, справки о нем наводит. Пришлось, не откладывая, убираться подальше…
Устроился на работу в Петропавловске грузчиком в железнодорожные пакгаузы. Увидел, как люди работают, как забывают лихое время, улыбаются, хорошей жизни ждут. Невыносимо стало, что все это его не касается, и тогда поджег зерновой склад. Поймали, на этот раз получил восемь лет. Думал — все… Но удалось сбежать.
Когда попался на краже, опять назвал другую фамилию…
Восемь раз умудрился Кашеваров побывать в тюрьмах за эти годы, в злобе своей все ниже опускаясь на человеческое дно, пять фамилий сумел переменить, пока Федор Григорьев не вернул ему первую, с которой начал он свою противную людям жизнь, — фамилию карателя Кашеварова.
Для Кашеварова это был конец.
Для Федора Григорьева это стало началом в новом его назначении. Он понял, что в жизни еще остались баррикады и есть люди, которые стоят на той стороне.
4
Люди недалекие свое первое удачное дело часто склонны относить на счет собственных исключительных способностей и даже — таланта. Им все начинает казаться легким, не требующим особых усилий и знаний. Горько, а иногда и слишком поздно осознается такое заблуждение.
Федор Григорьев к таким людям не относился. Наверное, оттого, что в жизни ему ничего легко не давалось, начиная с первых самостоятельных шагов. Он никогда не был самонадеянным, скорее его можно было назвать человеком, сомневающимся в себе. И это всегда побуждало его быть в любом деле предельно старательным и внимательным. И успешно завершенное им расследование, которое, к удивлению многих, да и его самого, привело к разоблачению крупного преступника, долгое время скрывавшегося от правосудия, не вселило в него радужных надежд на будущее, а стало причиной многих размышлений и выводов для себя.
Товарищи уже не смотрели на него, как на новичка. И это служило ему хорошей моральной поддержкой, но Федор не мог избавиться от ранее незнакомого ему внутреннего ощущения, что он как-то повзрослел. Ему и в голову не приходило, к примеру, такой мысли, что он стал мудрее. А оно так и было, наверное, если к нему пришло новое, более широкое понимание окружающей жизни.
Теперь работа Федора, в которой наряду с обычными повседневными обязанностями возникали неожиданные командировки, тревожные сообщения и происшествия, стала по-настоящему осознанной, приобретала характер профессии.
Уже больше полугода проработал Федор в оперативном отделе НКВД на станции Свердловск, когда у них началась реорганизация. Вероятно, создавалась новая обстановка, требовавшая большей концентрации внимания к деятельности органов государственной безопасности. Дорожно-транспортные отделы были упразднены, а оставшиеся оперативные отделы подчинены специальному отделу управления НКВД области.
Начальству о реорганизации, видимо, было известно раньше, так как Иван Алексеевич Ухов информировал о ней, как всегда, буднично, подчеркнув только, что у Федора и его товарищей обязанности остаются прежними. В те дни их всех интересовала судьба Славина: останется ли он с ними или его ждет какое-то новое назначение. Обсуждать такое дело громко не полагалось, но молчать было невозможно, так как Славин был для них всем: и учителем и примером для подражания. И в отделе сразу стало по- праздничному светло, когда узнали, наконец, что Павел Иванович переходит в управление НКВД и по- прежнему будет заниматься их делами. Поэтому и реорганизация враз перестала казаться событием чрезвычайным.
Прошел год работы Федора в НКВД. Его приняли в кандидаты партии. На собрании Федор услышал от своих товарищей много добрых слов. Они говорили о нем так, как будто прожили рядом с ним не год, а знали его всегда. Но самым значительным в тот день представилось ему то, что на собрание пришел Павел Иванович Славин. Федор с волнением ждал того момента, когда тот встанет и тоже скажет какие-то слова. Но Славин выступать не стал. Он молча просидел в сторонке, а когда собрание закончилось, не поторопился уходить из комнаты, подождал, пока к двери подойдет Федор. И тогда, оказавшись с ним рядом, взглянул на него, едва приметно моргнул и с каким-то юношеским задором сказал:
— Ну, что я говорил? Получаетесь, Григорьев!
Федор не нашелся, что ответить.
Слишком много значил этот день в его жизни. Все в его судьбе осветилось особой связью: и нелегкая учеба, и служба в армии, совпавшая с событиями на Хасане, испробовавшая его на смелость, и работа в вагонном депо, где ему доверили руководить коллективом. Он вспомнил и вызов в политотдел, и слова о высоком партийном доверии ему, комсомольцу. А сегодня партийная организация чекистов приняла его в свою семью.
Значит, он нужен их большому делу. Это признано.
Чего он мог желать еще?!
В этот вечер Федор возвращался в городок чекистов вместе с Юрой Паклиным. Федор шел притихшим.
— Что с тобой? — спросил его Юра. — Тебе радоваться надо, а ты…
— Думаю… — прервал его Федор. — Об учебе думаю. В юридический бы поступить, — признался он.
— И мне надо, — стал серьезным Юра. — Но раньше, чем на будущий год, не получится.
— И я на будущий.
Зимой, урывая время от сна, они стали сходиться дома за учебниками. С весны подналегли на занятия посерьезней. Им даже пообещали отпуск на экзамены. Но отпуска не получилось.
Всякая война, как гроза, неожиданна, если даже и настораживает о своем приближении хмурыми тучами и далекими раскатами грома. Эта же ворвалась в жизнь с особым вероломством, накрыв зловещей тенью на диво солнечный и теплый воскресный день, словно нарочито являя людям свою жестокость.
Федор считал, что уже видел войну, пусть маленькую, которая длилась всего несколько дней, но и она успела унести немало жертв. Ее тоже угадывали, а она все-таки явилась внезапно. Но тогда все было иначе. Наверное, так казалось Федору потому, что он находился в военном строю, наблюдал только организованное передвижение и маневры боевых соединений и частей. В этом движении чувствовалось
