Она находила в дагеротипах все особенности, которые были присущи и репродукциям, но усиленные естественным освещением. Сумрак и свет здесь смешивались в приглушенную светотень. Фотографии были прямоугольными, однако освещенная часть выглядела овальной, словно углы затянуло сероватой дымкой. В них ощущалось обаяние кадров из немых фильмов — дергающихся, зыбких. Сверкающий центр своей пронзительной четкостью почти ранил глаза. Своей резкостью он причинял боль.
Симонис делал портреты современников. Музыкантов, акробатов, но также и биржевых маклеров, секретарей, агентов по недвижимости — затянутых в современные костюмы и выхваченных светом, словно лившимся из XIX века. Это создавало противоречивый эффект: вас словно отбрасывали в неопределенное будущее, откуда настоящее будет казаться давно минувшей эпохой, устаревшей больше чем на столетие.
— А вам что здесь нужно?
Перед ней стоял разъяренный грузный фотограф. Она сообразила, что у нее нет при себе полицейского удостоверения. Слегка растерявшись, она уставилась на толстяка. Под два метра ростом, он определенно весил больше ста десяти килограммов. Здоровяк, который не отказывал себе в радостях жизни и к пятидесяти годам напоминал скорее гору жира, чем мраморную стелу. На нем была черная водолазка и необъятные джинсы, похожие на мешок из-под картошки. Она сообразила, зачем понадобился высокий воротник: чтобы прикрыть жировые складки под подбородком.
Симонис уперся кулаками в бока:
— Так и будем молчать?
Припертая к стене, она выдавила улыбку:
— Извините. Я Анаис Шатле, капитан полиции.
Такое заявление действует безотказно. Мужчина напрягся и судорожно сглотнул. Его двойной подбородок надулся, потом опал, словно чудовищный удав, проглотивший газель.
— Не беспокойтесь, — добавила она. — Мне всего лишь надо кое-что узнать о технике дагеротипа.
Симонис расслабился. Плечи его опустились. Зоб сдулся. Стараясь перекричать шум дрели и молотков, он пустился в технические разъяснения, которых она не слушала. Мысленно она отпустила ему минут пять на разглагольствования, прежде чем перейти к сути дела.
Пока он говорил, она взвешивала все за и против. Мог ли он быть убийцей? Сил бы ему хватило, но точно не быстроты. Ей не трудно было представить, как он отпиливает голову быку или оскопляет бродягу, но… Пять минут истекли.
— Извините, — оборвала она его. — По-вашему, сколько во Франции дагеротипистов?
— Нас всего несколько десятков.
— А точнее?
— Около сорока.
— А в Иль-де-Франс?
— Думаю, десятка два.
— Не могли бы вы дать мне их список?
Толстяк склонился к ней. Он был выше на добрых двадцать сантиметров.
— Зачем?
— Вы наверняка видели, как в кино полицейские задают вопросы. Но сами они на них никогда не отвечают.
Он помахал пухлой рукой.
— Извините, но у вас есть ордер или что-нибудь в этом роде?
— Ордер бывает в бухгалтерии. Если вы имеете в виду постановление, подписанное следственным судьей, то с собой у меня его нет. Я могу прийти с ним еще раз, но время дорого, и, обещаю, вы оплатите мне каждую потерянную минуту.
Он снова сглотнул. Пищеварительный процесс удава возобновился. Он неопределенно указал куда-то в глубь зала.
— Тогда мне надо распечатать список у себя в кабинете.
— Идемте.
Симонис огляделся вокруг. Рабочие трудились, не обращая на него никакого внимания. Дрели сверлили. Шлифовальные машинки шлифовали. В воздухе стоял запах раскаленного добела металла. Фотографу явно не хотелось покидать свою стройку, но все же он двинулся к застекленной кабинке в конце зала. Анаис пошла следом.
— Имейте в виду: не все дагеротиписты состоят в моем фонде.
— Я так и думала, но мы что-нибудь придумаем, чтобы их выследить. Свяжемся с поставщиками материалов, которые они используют.
— Мы?
Она подмигнула:
— А вам разве не хочется поиграть в сыщика?
Удав снова зашевелился. Анаис приняла это за знак согласия.
Спустя час у них уже был готов исчерпывающий список дагеротипистов Парижа, Парижского региона и всей Франции. Сопоставив ответы поставщиков с членами фонда, они насчитали восемнадцать художников в Иль-де-Франс и более двух десятков в оставшейся части страны. Анаис прикинула, что до завтрашнего вечера она успеет нанести визит всем жителям Иль-де-Франс. Ну а там будет видно.
— Вы знакомы со всеми?
— Практически, — процедил он.
— Вы бы заподозрили кого-нибудь в этом списке?
— Заподозрил в чем?
— В убийстве.
Он поднял брови, брылья его затряслись.
— Нет. Никогда в жизни.
— А кто-нибудь из них снимает сцены насилия?
— Нет.
— Может быть, что-то связанное с извращениями или мифологией?
— Нет. Вы задаете нелепые вопросы. Речь ведь о дагеротипах?
— Именно.
— Эта техника требует, чтобы объект подолгу сохранял полную неподвижность. Движение таким способом не снимешь.
— Я и имела в виду неподвижные объекты. Трупы.
Симонис нахмурился. Анаис шагнула вперед, вынудив его прижаться к стеклянной перегородке.
— У кого-то из членов фонда были проблемы с правосудием?
— Да нет же! Хотя откуда мне знать.
— Никто не высказывал странных идей?
— Нет.
— Не страдает психическим расстройством?
Великан уставился на Анаис тяжелым взглядом и промолчал. В своем стеклянном кабинете он казался пленником, словно кит в аквариуме.
Она перешла к главному пункту:
— Насколько я поняла, в технике дагеротипии важную роль играет химия.
— Разумеется. Дагеротип обрабатывают сначала йодистыми парами, затем парами ртути. Потом…
— Между этими этапами можно использовать кровь? Человеческую кровь?
— Не понял вопроса.
— Кровь, в частности, содержит окись железа. Может такой компонент участвовать в химических преобразованиях? Например, на последнем этапе, когда изображение покрывают хлоридом золота?
Марк Симонис выглядел испуганным. Он догадывался, что Анаис известно больше, чем она пожелала ему сказать.
