останется, как сносить издевательства до конца своих дней.
Господи! От этого можно с ума сойти. Возмущение душило его. Ему хотелось пойти в дом, стукнуть кулаком по кухонному столу, закричать, заявить ей, что он этого не потерпит. Но это ни к нему! Уж если миссис Бантинг заберет себе что в голову, никакая сила на свете этого из нее не вышибет: ни крики, ни уговоры, ни угрозы, ни просьбы, никакие человеческие слова здесь не помогут. На нее словно глухота нападает и полная нечувствительность к доводам рассудка. И когда вы истощите весь свой запас аргументов, она, кротко, но упрямо начнет опять все сначала и повторит слово в слово все, что говорила раньше.
— Не потерплю! — бормотал он свирепо. — Не желаю!
С трудом поборов волнение, он побрел дальше меж кустами роз, наклоняясь порой, чтобы понюхать цветы, стараясь не думать о будущем. Когда-то на всех этих кустах он повесил дощечки с надписями, но он уже давно перезабыл все названия. Неважно, он не Оски, он способен любоваться розой, не зная, как этот вид называется. Он осмотрел цветы на искусственном пригорке; ему вспомнилось, как он устраивал его вскоре после покупки дома, а Эрнест, ковыляя на коротких ножках, бежал за ним по пятам, старался помогать ему и засыпал вопросами. Этот «альпийский сад» был его гордостью: аубреция, очиток острый, ладанник и... ну, словом, гибель всякой всячины — всего и не упомнишь. Садоводство — интересная штука, нужно только иметь время и — уж если заниматься им как следует — оранжерею. Он всегда мечтал об оранжерее. Оски, тот уже обзавелся ею, вон он и сейчас торчит там, усердно выпалывает что-то, и его знакомый зад явственно виден сквозь стекло. Оски, по, убеждению мистера Бантинга, не понимал прелести подлинного любительства: он превращая садоводство в тяжелый труд. Ну, а мистер Бантинг занимался своим садом с беспечностью истинного дилетанта. Все, что он желал, — это мирно жить на пенсии и иметь оранжерею, а к практическим результатам своего садоводства он относился бы философски.
Его мысли любовно задержались на этом проекте; вот, наконец, цель, которая находится в пределах досягаемости, — «Сада Солнечный покой». Это он слышал от Кордера, а может быть прочел в календаре. Красивые слова; стихи, должно быть. Он страстно желал, он жаждал другой жизни, без торопливого бритья по утрам, без вечной спешки на поезд 8.15, без надоевшего запаха черного лака и металла, без прейскурантов, без докладов Вентнору, без Вентнора и без Слингера. Не торопясь, позавтракать утром, помочь миссис Бантинг убрать посуду и, надев старую панаму с дырками на макушке, выйти в сад. Утром, по дороге на станцию, он с завистью глядел на каждого человека в панаме и с лейкой в руке.
— Нужно выполоть маргаритки, — сказал Оски, появляясь у ограды и пробуждая мистера Бантинга от задумчивости.
— Зачем?
— Нельзя, чтобы среди газона росли маргаритки.
— Дело вкуса, Оски. Я вот, например, люблю, чтоб были маргаритки.
— Где? В газоне? — спросил Оски с легкой иронией.
— Ну, я, конечно, срезаю их косилкою.
— От этого, толку мало. Нужен специальный истребитель.
Он принялся объяснять процесс истребления маргариток. Вооружившись каким-нибудь острым орудием и гнусно пахнущим порошком, вы подходите к маргариткам и хладнокровно, методически убиваете их одну за другой, Мистера Бантинга это возмутило.
— Не стану я заниматься убийством маргариток. Это же цветы.
— Не место им в газоне. Он у вас весь пестрит маргаритками. А то и клевером.
— Ну, и что ж тут плохого? И против лютиков ничего не имею.
— Я у вас даже чертополох видел, сказал Оски, отбросив всякую вежливость.
— Пусть хоть весь побелеет от маргариток, — сказал мистер Бантинг, пропуская чертополох мимо ушей. — Это красиво, по-моему:
— От вас ко мне семена заносит ветром, вот что, — сказал Оски и, вместо того чтобы скромно удалиться, продолжал стоять, облокотившись о забор, неторопливо, критическим оком разглядывая сад мистера Бантинга, словно женщина, ищущая блох в чужой постели. Мистер Бантинг с беспокойством ждал, что Оски сейчас заговорит о тыквах. В гигантскую тыкву мистера Оски была воткнута игла, а к игле привязана шерстяная плитка, конец которой плавал в миске с водой. — Капиллярное притяжение, — заметил Оски в порядке научного пояснения и этим диковинным термином положил начало жестокой лингвистической схватке, в которой на стороне мистера Бантинга фигурировали некие «капитуляры», перемежаясь с запальчивыми угрозами, что он-де не позволит строить из него дурака, и с заявлениями, что тыква должна быть похожа на тыкву, а не на аэростат.
Мистер Бантинг улыбнулся при воспоминании о том, как он тогда сразил Оски, и Джули, приближавшаяся к нему по газону, приняла эту улыбку на свой счет, расценив ее как счастливое предзнаменование и знак приветствия. Мистеру Бантингу бросилось в глаза, что на Джули прелестное платьице с воздушными оборочками вокруг шеи и кистей рук; чулки на стройных ногах шелковисто поблескивали, а волосы лежали волнами, чего мистер Бантинг до сей поры никогда не замечал. Ему понадобилась целая минута, чтобы догадаться; что эти волны — не натуральное явление, а плод парикмахерского искусства.
— Нравится тебе мое новое платье, палочка?
— Хорошее платье. Очень тебе идет. («Новое платье!» — подумал он. Интересно, уплатил он уже за него по счету или нет? Но счетам, пожалуй, не разберешь, то ли это платье, или другое.) Она отвела его в сторону и сказала:
— Папочка, милый! Ты теперь позволишь мне поступить в школу танцев, да?
Высвободив свою руку, к которой она, ластясь, крепко прижалась, мистер Бантинг ответил: — В первый раз об этом слышу.
— Ну, как же так? Какой ты глупый, папка! Я показывала тебе объявление еще месяц назад. Это страшно дешево.
Он весьма скептически отнесся к этому сообщению и с явной неохотой взял в руки глянцовитую книжечку, которую она ему протянула. Его внимание привлекла изображенная на обложке весьма скудно одетая девица, скачущая по пляжу в лучах, повидимому, восходящего солнца, размахивая куском шифона. Под рисунком он увидел подпись: «Ритмопластика».
— Так, так, — сказал он, сосредоточенно вглядываясь в, загадочное слово. Внутри книжечки он увидел фотографии молодых особ женского пола в гимнастических позах, что пролило некоторый свет на содержание этого труда. — Что-то вроде шведской гимнастики?
— Ох, папочка, какой ты чудак! Это «Здоровье и Красота». Осанка, походка и всякое такое. Чем греки занимались.
— Какие греки — древние? — спросил он, вспомнив вереницу белых фигур, виденных им в Британском Музее.
— Ну, конечно. Папочка, миленький! Хильда Бартон будет учиться, и Этель Кей, и... ну, словом, все. Даже Мэгги Калверт, и та.
Мистер Бантинг не знал, кто такая Мэгги Калверт, но сделал вывод, что, повидимому, это существо низшего порядка, которому вообще мало что доступно. Он уловил намек на то, что уж если меггин отец может себе это позволить, то он и подавно.
— Н-да, — произнес он, обследуя книжицу в поисках графы, обозначенной словом «плата». По изяществу оформления этой книжки он сразу догадался, что во главе Кавендишской академии танца стоят люди, которые всякое упоминание о деньгах считают вульгарным и о плате за обучение могут говорить только вскользь. Изловив, наконец, эту увертливую графу, мистер Бантинг оттопырил губы. Он подумал, что Джули, благодарение богу, вполне достаточно наделена здоровьем и осанкой и не нуждается ни в какой ритмопластике.
— Подожди, детка, пока закончится дело с продажей.
— Но занятия начинаются на будущей неделе. Я одна-единственная из всех наших девочек не попаду туда. Папочка, миленький, обещай!
Встретив ее молящий взгляд и не будучи нечувствительным к чарам розовых платьев, мистер Бантинг не устоял. — Ну, ладно, посмотрим... — начал он.
— Папочка, ты ангел! — Она вознаградила его поцелуем. — Смотри же, ты обещал.
