несколько темно-желтых камешков и лепешечек.
— Самородки, — пролепетал он, обеспокоенно покачивая головой. — Такие ж, как у китайца. У того, что на Иркуте взяли.
— Самородки?.. — задумался Вараксин и внезапно кивнул. — Руби палки, старик. В Монды потащим.
Но Зосима, казалось, не обратил внимания на слова Степана. Он напряженно всматривался в какую- то вещь, прочно привязанную к ремню офицера. Глаза таежника округлились от удивления.
— Не может того быть… — почти испуганно пробормотал старик.
— Ну, что там еще? — недовольно заметил Вараксин. — Торопись. Неблизкая дорога!
Но Кореньков продолжал разглядывать поразивший его предмет. Наконец лихорадочно расстегнул на офицере кожаный ремень и, сняв его, подал командиру.
К поясу был привязан тускло поблескивающий кусок золота, размером и формой напоминающий рог лося-трехлетка.
Зосима сказал почему-то шепотом:
— Сколь хожу по тайге, а такого не видывал, паря. Тут добрых десять фунтов, небось. Диво!
Вараксин повертел в крепких обкуренных пальцах кусок жильного золота, пожал плечами, отдал его старику.
— Ладно, несем, пока жив.
Кореньков быстро срубил две палки, переплел их ветками. На жесткие носилки положили бесчувственного офицера.
В нем и впрямь не было никакого веса, и они несли его, перебрасываясь редкими фразами, смысл которых заключался в том, что вот стали лекарями своему врагу, ни дна ему, ни покрышки, не в срок под руку подвернулся.
Но это, пожалуй, было только так, для виду, а в душе Вараксин понимал: коли беляк выживет — может навести их на металл, в каком большая нужда.
Сам Степан относился к золоту с равнодушием и даже презрением. Уралец, выросший вблизи золотоносных копей Миасса, он, разумеется, знал ему цену, но не мог вытравить из себя въевшегося пренебрежения к богатству, с которым в его сознании отождествлялся буржуй.
В полдень, прямо на тропе, решили отдохнуть.
— Слышь, командир, — заговорил Кореньков, набивая короткую трубку табаком. — А чё, ежли и в самом деле откроется золотой клад? Будет нам какая награда?
— А? — механически отозвался Вараксин. — Какая награда, Зосима?
— Ах, господи боже мой! — рассердился таежник. — Уши у тя дырявые, право!
— Плюнь, старик! — нахмурился Вараксин. — Какая нам к дьяволу с тобой награда нужна? Сыты, здоровы, революция живая. Чего еще порядочным людям желать?
— А-а, ну да… само собой… — недовольно протянул Кореньков. — Понимаю, чё уж там… — Вздохнул. — Так мыслю — золото революции не помеха. А с ним славно пожить можно!
Степан покосился на старика.
— Все одно и то же. Дальше «б» букв не знаешь.
— Не понять те, — пробурчал сибиряк. — Ты ему, золоту, цены не ведаешь, Степан Григорьич.
Как ни легок был умирающий офицер, но нести его на такое расстояние оказалось неловко и трудно. Ночь застала людей на половине пути; пришлось устраивать привал и жечь костер, дожидаясь утра.
В Монды пришли только к концу следующего дня.
Вараксин, простившись с Зосимой, уложил офицера в тачанку и погнал коня к Кырену.
Тощий и темный, офицер лежал на сене, не шевелясь, и, казалось: теперь он точно помер.
Приехали уже поздно, правда, при полной луне.
Осадив лошадь у штаба, Вараксин торопливо прошел в избу. Но прежде, чем успел позвонить Варне, чекист сам появился в горнице.
— Слышу топот, догадался — ты. Ну, как? С полем тебя или пустой? — спросил он, явно радуясь возвращению товарища.
— С полем, — усмехнулся Вараксин. — Выйди во двор, погляди, какую птицу зашибли.
Поспешив вслед за Степаном, Варна увидел расплывчатые контуры человека в тачанке и нахмурился.
— Подстрелил ненароком или как? — сухо спросил он.
— Нет. За Вороньим камнем лежал. Беляк.
Только теперь Степан вгляделся в безжизненное лицо человека, лежавшего на сене, и ощутил невнятное, волнение. В неверном свете луны ему показалось: он уже когда-то видел этого офицера и та, давняя встреча, оставила осадок неприязни.
— Сотник… — кинув взгляд на удостоверение, заместил Варна. — Из Азиатской дивизии. Надо полагать, укрывался в тайге.
— Это не все, — сообщил Степан, протягивая чекисту самородки и кусок жильного золота. — Погляди.
Они вернулись в штаб, и Варна долго рассматривал металл, шевелил губами, будто решал про себя трудную задачу. Затем кинул:
— Немедля вызови фельдшера. Офицера — в лазарет. Поторопись.
Медик, решивший, что нездоров начальник отряда, влетел в штабную избу, задыхаясь от быстрого бега.
— Разберись, что с ним, — кивнул Вараксин на офицера, внесенного в горницу. — Живой?
Фельдшер подержал незнакомца за кисть руки, расстегнул на нем френч и рубаху, послушал сердце. Убедившись, что нигде нет следов крови, заключил:
— Тощой-то. Словно из могилы встал. Ничего, вытянет. От голода это.
Когда санитары унесли носилки, чекист взял Степана под локоть, спросил:
— Твое мнение, Вараксин?
— О чем?
— Об офицере, о золоте?
— Не знаю. Пусть оклемается.
— Понятно. Однако пошли телеграмму в Иркутск. Второй человек у границы — и снова золото.
— Не помешает. Пошлю.
Ответ пришел через сутки. Начальник Иркутского губернского отдела ГПУ (в феврале этого года ЧК переименовали в ГПУ) Берман сообщил, что в Кырен немедля выезжает работник управления Борис Бак.
Утром Вараксин отправился в лазарет.
Фельдшер сообщил: полчаса назад офицер открывал глаза, но потом опять впал в забытье.
Степан сел рядом с койкой, на которой лежал больной, и стал рассматривать его лицо. Лоб и уши сильно поцарапаны и вымазаны болотной грязью; остальную часть лица закрывала длинная спутанная борода. Виски серебрились, и, казалось, офицеру что-нибудь около сорока лет.
Вараксин снова поймал себя на мысли, что где-то видел это красивое и все же неприятное ему лицо.
Покопался в своем кармане, достал удостоверение сотника, прочел в который уже раз: «Россохатский Андрей Васильевич» — и пожал плечами: нет, фамилия ему ничего не говорила.
Внезапно веки у больного дрогнули, и он долгим немигающим взглядом посмотрел на Степана.
И как только Вараксин увидел хмурые, чуть сощуренные глаза, он тотчас вспомнил Гусиное озеро, и атаку, и стройного офицера на картинном жеребце, летевшего ему навстречу.
— Значит, встретились снова, ваше благородие, — сказал Степан не столько пленному, сколько себе. — Старые знакомые, стало быть…
Андрей смотрел на Вараксина, не мигая, и на лбу сотника медленно стягивались морщины.
— Не узнаешь? — полюбопытствовал Степан. — Иль не желаешь знать?
Россохатский продолжал молчать и вскоре закрыл глаза.
Вараксин подозвал фельдшера, спросил:
