— Как?! Неужели союзники меня выдают! Но это же вероломство!
Он непростительно засуетился, схватил шапку-ушанку, потом кинул ее, достал из гардероба шинель-шубу и обессиленно остановился возле дивана.
Потом снова стал ругать союзников, бормотал что-то вполголоса, ни на кого не глядя. В этом вагоне никто не знал, что еще час тому назад помощник Жанена полковник Марино пытался уговорить японцев взять под свою защиту Колчака. Но те отказали, сославшись на отсутствие инструкций. Своя шкура ближе к телу. У японцев было достаточно собственных грехов в этой стране, и они не хотели спасать политического покойника, с ног до головы измазанного кровью.
Рядом с адмиралом переминался с ноги на ногу Пепеляев. Его крупная голова дрожала, короткие волосы, расчесанные на пробор, торчали во все стороны, над усами густо выступил пот. Пенсне то и дело съезжало на конец носа, и экс-премьер толстыми пальцами, тоже трясущимися, возвращал стекла на место.
Колчак попытался напиться, но зубы мелко вызванивали о край стакана. Тогда к адмиралу подошла Тимирева, взяла его пальцы в свои ладони. Она мягко посадила Колчака на диван, сказала, едва сдерживая дрожь:
— Успокойтесь, пожалуйста… Прошу вас — успокойтесь.
Села с ним рядом, погладила его захолодевшие руки, покосилась на вошедших.
Все молчали.
Наконец адмирал овладел собой.
Он чувствовал себя по-прежнему в сильном напряжении, был бледен и угрюм, но все-таки ему удалось надеть на лицо маску бесстрастия.
Даже в эти минуты крайнего расстройства адмирал обратил внимание на молодого красивого человека, лет двадцати двух-двадцати трех, в истрепанной офицерской шинели со следами споротых погон. Позднее выяснилось, что это капитан-фронтовик Александр Нестеров, помощник командующего Народно- революционной армии. Нестеров формально не принадлежал ни к одной партии. Но он был явный сторонник большевиков и по их поручению принял участие в создании армии Политцентра.
Сначала Колчаку показалось, что этот интеллигентный офицер с голубыми яркими глазами и высоким сократовским лбом более безопасен, чем остальные. Но вскоре стало ясно, что Нестеров — красный, что именно он верховодит арестом, хотя союзники и передавали адмирала Политцентру.
Нестеров, сухо взглянув на Тимиреву, сказал:
— Прошу Колчака и Пепеляева покинуть вагон. Остальные могут оставаться здесь.
Занкевич и Трубчанинов облегченно вздохнули и отошли от Колчака. Тимирева встала рядом с адмиралом.
— Я разделю участь мужа.
Капитан покосился на женщину, отрицательно покачал головой.
— Это ни к чему, княжна.
Тимирева взволнованно поправила прядь каштановых волос, выбившихся из-под пухового платка, сказала, пытаясь унять слезы:
— Я не княжна, и вы не можете запретить.
Нестеров мгновение помедлил, взглянул на закованное морозом оконное стекло, точно пытался угадать, что делается там, на перроне, проворчал:
— Хорошо. Прошу в вокзал. Там решим.
Трубчанинов в последний раз помог адмиралу облачиться в шинель, подбитую мехом, и снова отошел к Занкевичу.
Пепеляев, грузный, чуть выше среднего роста, но казавшийся квадратным из-за своей толщины, все время поправлял пенсне.
Вышли на мороз. Станция, казалось, вымерла. Но все знали, что это не так. Чехи, японцы, солдаты и офицеры Политцентра, дружины большевиков следили за каждым шагом человека, одетого в шинель с адмиральскими погонами.
Нестеров привел арестованных в комнату, служившую приемной для высокопоставленных гостей Иркутска. Это был большой, хорошо обставленный кабинет с длинным дубовым столом посредине.
Все сели. Нестеров кивнул Фельдману, и тот, положив перед собой лист бумаги, быстро стал писать акт о передаче Колчака.
Адмирал и Нестеров сидели друг против друга… Внезапно Колчак вздрогнул: офицер смотрел на него пристальным, пожалуй, даже напряженным взглядом. Почти тотчас Нестеров поднялся, сказал:
— Адмирал, отойдемте в сторону.
Они направились к дальнему окну. Молодой человек сухо спросил:
— У вас есть оружие?
Колчак молча отогнул полу шинели, нашарил в кармане кольт и, взяв его за ствол, подал Нестерову. Адмирал понимал: вероятно, там, в вагоне, офицер торопился, не хотел осложнять обстановки и не обыскал его.
Взяв кольт, Нестеров кивнул головой в знак того, что верит: больше оружия у арестованного нет.
Они вернулись к столу.
Все, в том числе чехи, подписали акт.
Нестеров поднялся, плотнее запахнул шинель, продырявленную германскими пулями и позднее аккуратно заштопанную. Тотчас за ним встали остальные.
Капитан сказал Тимиревой:
— Вам, Анна Васильевна, не надо идти с нами. Надеюсь, вы понимаете, куда и зачем мы идем.
— Да, но я — с ним.
— Мы доставим адмирала в тюрьму.
— Я знаю это.
— Арестованный будет заключен в одиночную камеру.
— В таком случае, я буду в соседней камере.
— Ну, как угодно. Идемте.
Вышли на Вокзальную улицу. Конвой тотчас оцепил арестованных плотным многослойным кольцом.
Зимние ночные переулки затаенно прислушивались к гулкому топоту шагов. Мороз доходил, кажется, до остервенения, а может, это лишь казалось Колчаку, шагавшему с Нестеровым впереди других.
Стали спускаться к Ангаре, к тому месту, где еще недавно стоял понтонный мост — единственное средство сообщения города с железнодорожной станцией.
В сильном морозе ничего не было видно, и Колчаку приходилось щупать тропу ногами.
Нестеров подозвал начальника конвоя, сказал вполголоса:
— Передай командование помощнику, займись Пепеляевым. Я поведу Колчака.
Затем вытащил из шинели наган, взвел курок и резко приказал, кивая на тропу:
— Вперед, адмирал!
У Колчака поплыли в глазах багровые круги, сердце рванулось к горлу, и липкий, будто кровь, пот потек из-под шапки. Он отчетливо знал, как расстреливали красных в «колчакии», с ними долго не возились, и был убежден: конвоиры теперь отплатят тем же и без особых церемоний выпалят ему в затылок.
«Всё… — почти в беспамятстве подумал он. — Конец».
Адмирал ссутулился, втянул голову в плечи и быстро, чуть ли не бегом зашагал по тропе, моля бога, чтоб он не лишил его присутствия духа в эти последние секунды жизни. Однако прошло мгновение, второе, а выстрелов не было.
«Может, осечка, — тоскливо подумал Колчак. — Замерзло масло в оружии».
Он оглянулся. За ним шел Нестеров, и его потрепанная шинель гулко хлопала на ветру. Дальше угадывалась тучная фигура Пепеляева, и в напряженной тишине слышались не то молитвы, не то всхлипывания бывшего премьера.
Противоположный берег Ангары был виден издалека. Оттуда, прорываясь через густые хлопья
