Акше. На документе подпись и печать, я покажу их вам потом. Не будем отвлекаться. Вернемся к Врангелю. Впоследствии ваш командир счел возможным добавить к характеристике следующее:
«Поразительное отсутствие культуры и острый ум, диковатость и необузданная вспыльчивость, не знающая пределов расточительность».
— Пусть сочиняет. Его дело.
— Врангель — человек вашего лагеря. Его трудно заподозрить в неприязни. Скорее — наоборот. Еще вопрос. Вы знали Антоновского?
— Поляк. Писака. Болтался у меня проездом.
— Не только писака. Он сотрудник контрразведки Колчака. Аферист. Крупный резидент одной из англосаксонских разведок. В американской печати опубликованы его статьи о вас. Он пишет о порках, расстрелах, пытках, о человеконенавистничестве Унгерна.
— Выпороть бы его, ракалию!
— Не стану спорить. Однако он хвалит вас, утверждая, что с большевиками нельзя миндальничать. Кроме того, вы знаете не хуже меня: Антоновский написал гнусный приказ № 15, стоивший жизни многим людям.
— Я подписал, неважно, кто сочинил.
— Для нас имеет значение. Каждый палач должен получить то, что заслужил.
Унгерн, до этого смотревший в сторону, резко повернулся к Ярославскому, и на лбу барона выступили мелкие капли пота. Пытаясь справиться с минутной слабостью, он криво усмехнулся.
— Приказ как приказ. Такое все пишут.
— Вы лжете. В этом распоряжении — нечеловеческий язык. Я читаю: «Мера наказания может быть лишь одна — смертная казнь всех степеней». Ни в каких военных архивах любых лет не отыскать подобного зверства. Откровенный и оттого редкостный вандализм.
— Ваши тоже, небось, сочиняли в том же роде. И тоже стреляли, кого придется. Бой — не болтовня адвокатов.
— Нет, Унгерн. Мы не делали ни того, ни другого. Враги, предатели, дезертиры получали, что заслужили. Но безвинных мы не трогали ни огнем, ни словом.
Обвинитель достал из папки лист.
— Приказ командующего Экспедиционным корпусом № 91. На документе дата — двенадцатое августа двадцать первого года.
«Две недели тому назад в Монголии, у верховьев реки Селенги, войска корпуса настигли главные силы бывшего тирана и правителя Монголии генерала барона Унгерна, загородили ему дальнейший отход в глубь Монголии и вынудили их на новую и последнюю авантюру, выразившуюся в новом нападении барона Унгерна на территорию Советской Республики. Двадцать четвертого июля войска или вернее банды Унгерна появились в Джидинской долине и, пользуясь неожиданностью своего появления, начали быстрое продвижение в пределы Селенгинского уезда, оставляя на своем пути кровавый след от казненных ими верных Социалистическому Отечеству сынов из среды местного населения.
Барон Унгерн строил свои расчеты на несознательности гражданского населения Селенгинского уезда и на неспособности к защите оставшихся в тылу частей и тыловых учреждений корпуса, надеясь на сочувствие к нему населения и на глубину достигнутых им результатов в отношении обмана людей, составлявших его банды.
Но недалеко удалось проникнуть Унгерну. Он вновь в панике бежит из пределов Советской Республики, ища спасения в непроходимых дебрях Хамар-Дабана, и стремится пробиться в Монголию.
Что же послужило причиной новой неудачи злополучного генерала? Причина для нас проста. Унгерн о ней знал, но не верил в ее силу. Унгерн не верил в силу вооруженного народа, Унгерн не верил, что жажда жизни и свободы в среде трудящихся сильнее его обмана, сильнее его сабель. Унгерн не знал к тому же, что Красная Армия не делится на фронтовые части и привилегированный тыл, и это послужило началом его конца. Ненавидящие генеральскую власть рабочие и крестьяне приграничных с Монголией районов Советской и Дальневосточной республик в несколько дней выбросили против него мощные партизанские отряды. Тыловые части и учреждения, которые Унгерн собирался уничтожить и поживиться складами корпуса, проявили себя стойкими и равными фронтовым частям мощными кулаками, быстро двинувшимися для парализования наступления Унгерна. Около Гусиного озера барон остановил свой, казавшийся ему победоносным, марш. Здесь он увидел, что глубоко ошибся, и повернул назад. Красноармейцы тыловых частей и учреждений корпуса вместе с Красными Партизанами стали на пути черного барона, нанесли ему у Ново-Дмитриевки тяжелое поражение и обратили его в паническое бегство.
Подоспевшие ныне фронтовые части довершают удар.
Пришибленный, оплеванный, бежит теперь Унгерн и в бессильной злобе вырезает целые семейства, которые ему встречаются на пути в пределах Советской Республики, зная, что дни его сочтены, зная что Монголия встретит его так же. В знаменательный и торжественный день трехлетней годовщины Пятой армии от лица ее командования, от лица трудящихся Советской и Дальневосточной республик Вам, товарищи красноармейцы тыловых частей и учреждений, Вам, товарищи партизаны, приношу свою глубокую благодарность. Вы с честью выполнили возложенную на Вас задачу. Вы показали себя храбрыми, самоотверженными и дисциплинированными сынами единой армии труда. Вы еще раз доказали всему капиталистическому миру, что в армии рабочих и крестьян нет границ между боевыми частями и их тылами, что в серьезные минуты тылы и народ в равной степени боеспособны, что в борьбе с врагами рабочих и крестьян трудящиеся представляют собой единое, мощное, стойкое целое.
Поздравляю Вас с успешным выполнением боевой задачи и с Вами восклицаю: Вечная память погибшим! Слава живущим!
— Писать умеете! — побагровев до кончиков волос, скривился Унгерн. — Перед мужичьем расшаркиваетесь.
— Отнюдь. Мы сами — мужики и рабочие, барон. Шарканье — не наше занятие. Не станем пустословить. Я возвращаюсь к вашим приказам и к вашим взглядам на жизнь. Итак, вы видите: в наших приказах нет и намека на злобу к пленным, равно как и к людям иной веры.
Унгерн молчал, изредка бросая на Ярославского взгляды, полные бессильной ненависти.
— Вы, барон, верующий, но, кажется, злобе не учит ни одна вера на земле. Кстати — ваше вероисповедание?
— В аттестации сказано: лютеранское. Однако — неважно.
— Что «неважно»?
— Неважно, какое. Я исповедую желтую ламаистскую веру.
— Вот как! Допустим. И что ж — она учит травить и сжигать людей?
Глаза генерала помутнели, а слова его стали невнятны и монотонны, как у кликуши.
— Эта вера говорит: всё в мире — сансара и нирвана, и сущность обеих пустота. Вид предметов обманчив. В сансаре — она наш материальный мир — всё мучение. Зато нирвана — наш духовный мир — освобождает от мук. Отрешите человека от материи и пусть он стремится к святости — «боди», ибо в каждом из нас частица «сердца Будды». Человек умирает и перерождается. Но пока не преобразился — носится между небом и землей, терзаясь за содеянные им грехи. И говорю я: стремитесь совершать добродетели!
Лицо Унгерна покрылось испариной, волосы слиплись от пота и висели косицами.
Ярославский покосился на барона, сказал сухо:
— Перестаньте паясничать, Унгерн. Слово «добродетель» — не из вашего словаря. Продолжим допрос. Я хотел бы получить еще одно разъяснение. Взгляните… Это ваш приказ № 15, не так ли?
— Мой…
