Дела нередко понуждали торговца наезжать в Иркутск. Связанный коммерческими операциями с Монголией и, через ее посредников, с Китаем и Тибетом, он, естественно, не мог не обратить внимания на японца, скупавшего и перепродававшего золото.
Они быстро нашли общий язык, и Грязнов, отправляясь за рубеж, дважды увозил из Иркутска в Харбин окатанные самородки. Когда Куросава передал ему третью партию, Артемий сказал, что не повезет ее до тех пор, пока японец не скажет, откуда металл.
Ювелир вынужден был сообщить, что купил его у неизвестного, которого больше ни разу не видел. Куросава хорошо угостил незнакомца, и тот под хмелем выболтал: самородки с Шумака. Правда, спохватившись, назвал уже не Шумак, а его правый приток — Урто-гол.
Артемий побелел от волнения. Снова, как мираж, возникла перед глазами Золотая Чаша, из которой Дмитрий Демин горстями добывал окатыши.
Стараясь скрыть душевную дрожь, Грязнов спросил японца, готов ли он, Куросава, взять его в долю?
Ювелир печально усмехнулся.
— В противном случае я не стал бы делиться тайной, господин Грязнов. Вы это понимаете не хуже меня.
Однако, заключив союз, японец тут же поспешил нарушить его. Ничего не сказав компаньону, он послал Лю Джен-чана на Шумак и Урто-гол, пообещав слуге, что, в случае успеха, треть добычи — его.
Китайца не было в Иркутске полгода. В дом он явился ночью. В оборванном и истощенном человеке трудно было узнать слугу ювелира. Одежда на Лю висела клочьями, лицо, изъязвленное мошко?й, казалось, уже не удастся отмыть от грязи. Однако слуга по-прежнему был молчалив, спокоен, ни на что не жаловался.
Он сообщил: Чашу не нашел, найти ее одному невозможно, надо сколачивать артель. Только много малых ручейков вырастят большую реку.
Ювелир счел, что слуга говорит разумные вещи, и стал понемногу готовить припасы и оружие, исподволь подыскивал людей.
Грязнов узнал об этом. Как-то навестив ювелира, процедил сквозь зубы:
— Мешок желаний не имеет дна. Так, кажется, полагают ваши соотечественники, господин Куросава. Однако хочу предупредить: я способен сердиться.
— Господин Грязнов шутит? — улыбнулся японец.
— Нет. Вы послали Лю на Шумак, ничего не сказав мне.
Ювелир снова оголил зубы в улыбке.
— Виселица за кражу редьки! Право, напрасно. Лю молод и хотел попытать счастья. Он шарил золото — та?к. Но это — не Чаша.
— Хочу верить вам, Куросава-сан, — сдерживая раздражение, произнес торговец, — хотя впервые слышу о старателе, уходящем в тайгу без лотка, лопаты и кайлы. Вам, вероятно, известно: я сам перекопал немало песка.
Японец похрустел пальцами, закурил, покачал головой.
— Мне вспоминается одна притча, господин Грязнов. Она не имеет отношения к нашему разговору. Я просто хочу отвлечь вас от напрасных огорчений. Итак. Пошло дерево к богу жаловаться на топор. Бог сказал: «А у топора рукоятка деревянная». Не правда ли, забавно?
— О да! Кстати, о топоре. Верно говорят: «Топор, построивший дом, за порогом стоит». Я не люблю стоять за порогом.
— Конечно… конечно… Однако пора подкрепиться.
Куросава позвонил. Появился слуга.
— Вина и поесть, — попросил хозяин. — И разделите с нами ужин, Лю.
Китаец принес саке и еду, сел за стол, разлил водку по рюмкам.
Грязнов нахмурился. Третий ни к чему. Старик умышленно тащит парня за стол, чтоб заткнуть рот гостю.
И Куросава, и Грязнов, скрывая сведения друг от друга, достаточно полно знали, кто такой Лю Джен-чан.
Китаец, которому едва ли исполнилось тридцать лет, был уже, по выражению русских, «стреляная птица» и «тертый калач». Еще два года назад он нес на себе обязанности батоу большой артели, искавшей женьшень. Удача сопутствовала Лю, и он нередко приносил корни сибирским и маньчжурским купцам.
Два лета назад молодой человек появился в Иркутске и продал приятелю Грязнова купцу Второву десять крупных корней. Прежде, чем вернуться домой, Лю навестил Куросаву: принес ювелиру небольшую партию золота.
Уплатив деньги, японец побарабанил пальцами по столу, сказал:
— У меня плохое известие, господин Лю. В Маньчжурии вас ищет полиция. Бесследно исчез член вашей артели… Кхм… После вполне удачного промысла.
Китаец долго молчал.
— Что вы предлагаете? — наконец спросил Лю.
Куросава пожал плечами: он может дать достойному человеку всего лишь место слуги в своем доме. Больше — увы! — нечем помочь.
Лю остался в Иркутске.
Нет, Куросава не считал себя наивным человеком и не думал, что корневщик будет верен и предан ему. Но деваться китайцу все равно некуда, и он волей-неволей должен тащить телегу хозяина. А Куросаве требовался именно такой человек: тихони, живущие в соответствии с законом, едва ли могли принести пользу делу, которое задумал японец.
Минувшим летом ювелир и торговец сколотили небольшую артель для похода на Шумак. Было решено, что ее возглавит Хабара — наиболее порядочный и сильный человек из тех, кого удалось подрядить.
Беседуя с таежником, и Куросава и Грязнов всячески старались разжечь слух о каре, которая может обрушиться на голову Гришки за прошлое отца. И оба нимало удивлялись тому, что Хабара верит этой угрозе, придуманной ими загодя.
Короче говоря, в конце лета артельщик увел старателей в Саян. Однако зимой в Иркутске появился Дин. Сначала Куросава сильно огорчился. Он полагал, люди уже на месте, ищут Чашу, а выходит, они толкутся на Китое, бог знает зачем. Дин объяснил: их задержали ранние дожди. Кроме того, у артели вышел припас, к ней прибились женщина и офицер — и еду приходится делить на пятерых. Что же делать: опасно идти на Шумак, не пополнив мешки провиантом и патронами. Нужна, разумеется, и зимняя одежда.
Услышав вздох Куросавы, Дин поспешил успокоить хозяина: нет, люди не предавались безделью, а били шурфы. Старик — вот, пожалуйста, — принес господину немного песка.
Куросава и Грязнов сочли доводы Дина разумными. Они готовы были снабдить артель всем необходимым, однако пожелали узнать, что это за типы — женщина и офицер?
Услышав от старика, что Кириллова — дочь известного золотишника и сама много лет ходила за фартом, а офицер — беглый казак, японец удовлетворенно покачал головой. Да, да, он полагается на Дина, как на каменную стену. Славу богу, они не первый год в один уголек дуют. А это что-нибудь да значит!..
Встретились они — Куросава и Дин — незадолго до революции, в Харбине, куда ювелир приезжал за партией карманных серебряных часов.
Дину не везло, он перепробовал десятки профессий, и ни одна из них не сделала его состоятельным. В юности он ходил на лов креветок и трепангов, плавал матросом на каботажных шхунах, возил чай по Кяхтинскому тракту, строил железную дорогу между Шучанг-шу и Чай-пингом, искал золото в Куньлуне, по малым рекам Хатанского округа, на юге Сибири.
Став старше, пытался искать драгоценные камни на юге Юннана, копал самородное серебро в Ганьсу, но все без успеха, и было много ночей, когда он с трудом засыпал от голода.
Десять лет ушло на корневку в Северной Маньчжурии. Первые два года он покорно влачил жалкое звание цупаншэна — человека, который ни разу на веку не вырыл женьшеня.
Потом посветила маленькая удача — нашел около десятка трехлистных растений — «тантаза», и
