один в лесу, сидя на траве под проливным дождем. Голова убитого поэта
покоилась у него на коленях, — темно, кони привязанные ржут, рвутся, бьют
копытами об землю, молния и гром беспрерывно, необъяснимо страшно стало! И
Глебов хотел осторожно опустить голову на шинель, но при этом движении
Лермонтов судорожно зевнул. Глебов остался недвижим, и так пробыл, пока
приехали дрожки, на которых и привезли бедного Лермонтова на его квартиру.
Столыпин мне рассказывал, что, когда Лермонтов пал и умер, то все
участвующие спешили уехать, кто за экипажем, кто за врачом и пр., чтобы
перевезти Лермонтова в город и, если возможно, помочь ему. Один Столыпин
остался с общего согласия при покойнике, в ожидании возвращения поскакавших.
Он сел на землю и поддерживал у себя на коленях голову убитого. В это время
разразилась гроза, давно собиравшаяся, совершенно смерклось. До возвращения
уехавших прошло около часа. Столыпин не раз говорил мне об этом тяжёлом часе,
когда он совершенно один, в темноте, освещаемый лишь молниею, держал на
коленях бледный лик Лермонтова, долго ожидал приезда других, поехавших за
помощью или экипажем.
Хотя признаки жизни уже, видимо, исчезли, но мы решили позвать
доктора. По предварительному нашему приглашению присутствовать на дуэли,
доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в
Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на
место поединка по случаю дурной погоды (шёл проливной дождь) они ехать не
могут, а приедут на квартиру, когда привезут раненого.
Когда я возвратился, Лермонтов уже мёртвый лежал на том месте, где
упал; около него Столыпин, Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к
коменданту объявить о дуэли.
А грузин, что Лермонтову служил, так убивался, так причитал, что его и с
места сдвинуть нельзя было. Это я к тому говорю, что, если бы у Михаила
Юрьевича характер, как многие думают, в самом деле был заносчивый и
неприятный, так прислуга не могла так к нему привязываться.
Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы распорядиться перевозкой
тела, а меня с Трубецким оставили при убитом. Как теперь помню странный
эпизод этого рокового вечера; наше сидение в поле при трупе Лермонтова
продолжалось очень долго, потому что извозчики, следуя храбрости гг. докторов,
тоже отказались один за другим ехать для перевозки тела убитого. Наступила
ночь, ливень не прекращался... Вдруг мы услышали дальний топот лошадей по той
же тропинке, где лежало тело, и, чтобы оттащить его в сторону, хотели его
приподнять; от этого движения, как обыкновенно случается, спёртый воздух
выступил из груди, но с таким звуком, что нам показалось, что это живой и
болезный вздох, и мы несколько минут были уверены, что Лермонтов ещё жив.
Отправили мы извозчика биржевого за телом, так он с полудороги
вернулся: колёса вязнут, ехать невозможно. И пришлось нам телегу нанять. А
послать кого с телегой и не знаем, потому что все мы никуда не годились и никто
