амбразуры гранатами. Но день только начинался. Через пару часов наверняка подоспеет к фашистам подмога, и тогда в невыгодном положении окажутся партизаны. Фактор внезапности был утрачен, партизан вынудили залечь в полуторастах метрах от опорного пункта и прекратить бессмысленный обстрел.
— Сейчас самое время уходить! — предложил Красавин. — Управу мы разгромили? Разгромили! Узел связи взорвали? Взорвали! Староста-предатель понёс заслуженное наказание? Понёс! Что ещё нам нужно?
— А эти выйдут и снова начнут с ещё большей жестокостью расправляться со стариками и детьми. Вот тебе и «самое время»! — вмешался в разговор Александр Рассохин.
Рассохин был снайпером, прилетевшим к партизанам с Большой земли. Он славился своей невозмутимостью и метким глазом. Обычно Рассохин охотился за офицерами, когда они поднимали солдат в атаку. Бил он без промаха.
Но здесь и он был бессилен. Амбразура, откуда вёл огонь пулемётчик, была надёжно прикрыта.
— Чем спорить, ребята, вы лучше подумайте, что можно сделать, — прервал перепалку Авксентьев.
— Если б пулемёт вытащить на удобную позицию, — начал было Красавин.
— Не вытащишь. Здесь у немца каждый сантиметр пристрелян. Шага не ступнешь…
— Мне хотя б во-он к той хате, — не унимался Красавин, раздосадованный непредвиденной заминкой, которая грозила поломать партизанские планы. Метрах в восьмидесяти от здания высился крытый соломой крестьянский дом. Когда партизаны только начали атаку, там находилось несколько полицаев, которых пулемётчики быстро уничтожили. Но партизанам не удалось воспользоваться домом. Из трёх человек, посланных туда с ручным пулемётом, двое были убиты, а третий вполз-таки в дом, но до сих пор не подавал признаков жизни.
— Эту затею ты оставь, — отрезал Авксентьев. — Уже пробовали.
Пока шёл разговор, Рассохин внимательно изучал сквозь прицел снайперской винтовки местность. Он не спеша «прощупал» глазом каждую кочечку, каждый кустик.
— Слушай, Сашок, — сказал он, поворачиваясь к Кобзенкову. — Пойдёшь со мной?
— Пойду! — сразу же согласился Саша, ещё не зная, куда его зовёт десантник.
— Что ты задумал, Рассохин? — спросил командир роты.
— С пулемётом в хату и впрямь не забраться, — начал быстро объяснять план десантник. — С винтовкой — можно. Вы прикроете пас огнём, а мы по-пластунски…
— А парень тебе зачем? Нечего ему под пули лезть! — решительно возразил Авксентьев. — Эта затея ни к чёрту не годится, даже если ты проберёшься в дом. Не успеешь высунуться — немец тотчас решето из тебя сделает.
— Сашок мне нужен, чтоб отвлечь внимание пулемётчика, — спокойно продолжал Рассохин. — Он из второго окошка на палке шапку поднимет, пошевелит. Пулемётчик отвлечётся, а тут и я вступлю в дело.
— Хм, — заколебался ротный. — Как ты, Сашок, готов пойти?
— Конечно!
Они поползли к хате, а взвод открыл частый огонь. Пули, попадая в стены, взбивали красную пыль. Издали казалось, что это поднимается огонь. Немцы не заметили, как в хате, прямо напротив пулемётной амбразуры появились двое.
Пол комнаты, выходящей двумя окнами на дот, был усеян осколками оконных стёкол и кусками штукатурки. Под стенкой стонал партизан. Рассохин быстро оттащил его в другую комнату, перевязал. Потом стал за пробитую в нескольких местах матерчатую ширму, перегораживающую комнату, и принялся изучать обстановку.
Саша молча наблюдал за его действиями.
Он не сомневался, что теперь Рассохин расправится с фашистскими пулемётчиками.
Снайпер опустился на корточки и осторожно подобрался к Саше под стенку.
— Худо дело. Всё оказалось не так просто, как я себе представлял.
— А что?
— Не успею я и разу выстрелить, как буду убит. Окна совсем рядом, практически одной очередью, учитывая рассеивание, накроет и твою шапку, и меня… Есть, конечно, выход… Риск, правда, велик…
— Какой?
— Можно подняться во весь рост за ширмой и стрелять из глубины комнаты… Но мне нужна опора для винтовки, а её нет… Нужно твоё плечо, Сашок…
— Так за чем остановка? — удивился Кобзенков.
— За тем, что если… словом, дуло пулемёта направлено тебе в грудь. Может, немец чует, что в хате кто-то появился, а, может, что другое, но только за домом фашисты глядят в оба…
Они пробрались в комнату, и Саша поднялся во весь рост за старенькой ситцевой ширмочкой. Рассохин щёлкнул затвором и тоже медленно распрямился.
Саша встал лицом к амбразуре. Сквозь прорехи он видел дуло пулемёта и лёгкий дымок над ним. Ои знал, что стоит немцу уловить движение в хате, и очередь прошьёт и его, и Рассохина. «Стой ровно, не шевелись, приказал Рассохин, упираясь винтовкой в Сашино плечо. — Замри!»
Выстрел оглушил Сашу, и винтовка больно ударила в голову. Второй выстрел, казалось, прозвучал одновременно. Саша увидел, как дуло пулемёта вздёрнулось вверх.
Раздалось громкое партизанское «ура!». Растерявшиеся фашисты были забросаны гранатами…
С тех пор минуло много лет. Разъехались бывшие партизаны кто куда, редкими стали встречи.
Но однажды взял Кобзенков отпуск и отправился не на юг — к Чёрному морю, а на север — в черниговские и брянские леса. На попутных машинах переезжал из села в село и не узнавал знакомых мест, как ни вглядывался. Новые дома, новые улицы, новые люди. Лишь памятники павшим, как часовые, напоминали о прошлом, о потерях, о боевой Сашкиной молодости.
И с победой вернулся домой
Фашисты всё туже стягивали стальное кольцо окружения. Июль 1943 года выдался горячим для соединения Героя Советского Союза Попудренко: днём неистово палило солнце, а ночью накаляли воздух пули и осколки снарядов.
— Все плёнки уничтожить, товарищ Давидзон! — приказал командир.
— Не могу! — сказал я Попудренко.
— Если через тридцать минут не будет выполнен приказ — расстреляю! — повторил приказ командир.
Я, конечно, выполнил приказ Попудренко. Не только потому, что приказ — это закон для солдата. Ведь если б мои фотоплёнки попали в руки врага, сотням и сотням людей — детям, жёнам, родным партизан, которые оставались во вражеском тылу, — грозила бы смертельная опасность.
…Когда соединение вырвалось из окружения, Иван Васюк стал первым, кого я сфотографировал после уничтожения плёнок. Мне рассказали, как он ворвался со своим «дегтярем» на позиции фашистов и, стоя во весь рост, поливал свинцом врага.
…Ивана Басюка и ещё одного парнишку выпустили из тюрьмы спустя три месяца. Была весна 1942 года. Снег набух, почернел. Из всех заложников в живых остались только они.
Из Сосницы Иван возвращался домой пешком. Шёл медленно, часто отдыхал. Нестерпимо болела спина: на прощание полицай потянул резиновой плёткой.
Но страха не было и в помине. Сердце переполнялось ненавистью к врагу. «Как только повидаюсь с
