трупа в черных куртках и шлемах. Танкисты. Несколько часов назад они просили подбросить их к Солнечногорску. Всех похоронили в одной могиле.
И у нас потери. Убит Пантелей Лепешинский, комсомолец, племянник старого большевика, профессионального революционера Пантелеймона Николаевича Лепешинского. Пантелей отстаивал Москву.
Только что мне с большим трудом удалось отправить на попутной машине в госпиталь бойца Володю Алексеева. Его тяжело ранило, а пока Зое Первушиной удалось пробраться, он обморозился. Когда Володю поднимали в кузов машины, я мельком взглянул на маленькую хрупкую Зайку и не без удивления подумал, как она сумела дотащить такого здоровенного парня.
Низко опустив голову, шел Зевелев. Рядом не было его друга Феликса Курлата. Он вернулся к фугасу, который остался невзорванным, и, возможно, погиб.
Возле леса стояли автомашины. На опушке укрывалась танковая засада. Левее, перед открытым полем, построились аэросани — «снежная кавалерия». Впереди обозначилась окраина Солнечногорска, одного из последних опорных пунктов перед столицей...
...Около города создалась пробка. Шоссе и проселок запрудили тягачи и дальнобойная артиллерия.
— Плохо будет, если немцы налетят, — сказал Шестаков, поглядывая на небо. — Скорее бы стемнело!
Подошел Морозов и доложил, что горючее на исходе. Я попросил у Шестакова разрешения съездить в Солнечногорск заправить машину.
Начальник штаба, посмотрев в сторону города, нехотя согласился:
— Давай. Заодно пусть едут и другие шоферы. Ты за старшего. А мы до Мостков пешком. Сейчас пешком быстрее получится.
Машины с трудом протиснулись по городской окраине к станции. Вокруг больших цистерн с бензином собралась толпа людей, приехавших за горючим. Они атаковали [94] цистерны. Туда же побежал с ведром и Морозов. Кто-то в форме железнодорожника с наганом в руке пытался отогнать шоферов от цистерн и кричал, кривя посиневшие губы:
— Поджигаю, немцы в городе! Р-расходись!
На него никто не обращал внимания. Но стрельба действительно слышалась совсем близко.
Стало известно, что в западную часть города ворвались немцы.
Наши расторопные шоферы все же успели заправить баки. Выбравшись за переезд, мы свернули к лесной опушке. Позади уже маячили силуэты вражеских танков. В нашу сторону тянулись разноцветные пулеметные трассы. Но нам, что называется, повезло: уехали благополучно.
Около Мостков нас настиг мотоцикл. У автомашины показался начальник штаба.
— Ты здесь, холера тебя возьми?! А ну, посунься чуток. Эдуард из меня душу вытряхнул!
Негромко охнув, Шестаков забрался в кабину, притиснув меня к Морозову, и крикнул мотоциклисту:
— Гони один! Доложи: в порядке!
Огонь зажженной спички осветил обветренное, щетинистое лицо начальника штаба. Шестаков долго раскуривал короткую трубку, потом усмехнулся:
— А меня, паря, пот до костей прошиб! Табак отсырел — от пота, что ли? Не успел прийти в Мостки, говорят: в Солнечногорске немцы! Ну, думаю, угробил я и людей и машины. А тут еще комбат жару подбавил: зачем отпустил?
Я молчал, искоса поглядывая на силуэт Шестакова, и удивлялся непривычной для него разговорчивости. А он после глубокой затяжки продолжал:
— Как приедем, взгляни на мое колено. Мы с этим чертовым Соломоном на немецкие танки напоролись у переезда. Хорошо, что они наш мотоцикл сперва за свой посчитали. Ну и Эдуард не промах. Я бы не смог так быстро развернуться. А когда колено сшиб — убей не помню!
Я понял, почему Шестаков возбужден и разговорчив. Он по-человечески рад, что наши машины невредимы и что сам он благополучно ушел прямо-таки из-под носа у немцев. [95]
Шестаков вдруг вытащил из кармана четвертинку и предложил:
— Давай, земляк, по глотку. За нашу везучесть!
И огурчик соленый есть, Мария сунула. Кто ее знает, где добыла такую роскошь.. — Он глотнул из четвертинки и, громко хрустнув огурцом, добавил: — А у нас радость. Ребята наши пробились из Вельмогово!
Да, это было большой радостью. Мы долго не знали о судьбе двух отделений, оставшихся у проходов в минных полях.
К своим мы приехали поздно. Роты располагались за избами, на огородах. Под натянутыми плащ- палатками горели небольшие костры. Бойцы сушили сапоги, грели натруженные, покрасневшие ноги. Пользуясь моментом, Петрушина, Павлюченкова, Молчанов и Соболева осматривали их, густо смазывали пальцы зеленкой и бинтовали потертости. За потертости никого упрекать было нельзя: люди давно потеряли счет пройденным километрам и забыли, когда разувались в последний раз.
Теперь все ощутили и осознали, что такое война. Подвиг солдата — это поединок со смертью, тяжелый труд, непрерывное напряжение.
В минуту затишья особенно почувствовался голод. Солдаты пекли картофель. А возле одного костра кипел самовар, добытый где-то бойцом Андреем Едличко. Тоже варилась картошка.
Вместе с бойцами на снегу сидели военкомы Стехов и Шаров. Они еще не успели стереть с лица копоть, налетевшую при взрывах. Здесь же находились начальник инженерной службы бригады, командир сводного отряда майор Шперов и полковой инженер Марченко. А рядом со своими мотоциклами притулились Юрий Король и Рауль Губайдуллин. Все молча слушали, о чем рассуждают красноармейцы. Словно хотели проверить, все ли ими сделано для того, чтобы превратить зеленых юнцов в боевых солдат.
К костру подошел секретарь партбюро батальона Гудков и, раскрыв полевую сумку, достал семь заявлений: люди хотели воевать коммунистами.
Потом бойцы отделений Саховалера и Чернего рассказали, что с ними произошло, когда они оказались в тылу у противника.
Было так. Со стороны Октябрьской железной дороги [96] подошли пять немецких танков. Обстреляв Вельмогово и ссадив с брони автоматчиков, они направились к лесу. Наши отделения были отрезаны от шоссе. У одного из проходов в минном поле находился Кувшинников. Саховалер и Черний побежали к нему, чтобы усилить пост. Заместитель политрука Новиков и остальные бойцы, приготовив гранаты, заняли оборону. Соловьев протер оптический прицел «снайперки» и приготовился к встрече с немецкими автоматчиками.
Добежав до поста, Саховалер и Черний залегли рядом с Кувшинниковым. Оттуда увидели сигнал помкомвзвода отходить. Кувшинников, посмотрев на лес, сказал:
— Там еще наши. Без нас они не найдут проходов. И не ушли.
В лесу было тихо. Но на рассвете оттуда выскочил взвод красноармейцев. За ним показались еще две группы. Все они, спасаясь от пулеметного огня, который противник вел из Вельмогово, бежали прямо на минное поле. Кувшинников, Саховалер и Черний встали во весь рост и замахали ушанками, указывая проход.
Красноармейцы, пригибаясь, побежали к проходу. Так пропустили несколько групп. Вскоре появился один боец. Он бежал к минному полю, припадая на ногу и держа винтовку наперевес. Добравшись до поста, свалился на землю я проглотил горстку снега. Пожилой красноармеец был ранен и дышал тяжело, с присвистом.
— Спасибо, хлопцы! — сказал он, вставая. — Сами-то тикайте. За мной никого, кроме немца...
Он медленно заковылял к шоссе, опираясь на винтовку и уже не обращая внимания на выстрелы.
Саховалер, Черний и Кувшинников побежали к отделениям. Немецкие автоматчики, забравшиеся на крыши домов, открыли по ним огонь. Но меткие выстрелы снайпера Соловьева заставили гитлеровцев замолчать.
Замполитрука Новиков облегченно вздохнул.
— Помкомвзвода приказал отойти к шоссе, — сказал он. — А мы знали, что вы сюда вернетесь. С ним
