«…Эта ужасная раса сатаны-татары… рванули вперед, подобно демонам, выпущенным из Тартара (поэтому их верно назвали “тар-тарами”, ибо так могли поступать только жители Тартара)»[328].
То, что приведенные выше наблюдения верны, подтверждает уже упоминавшийся венгерский
«…Сообщаю вам, отец, что один русский клирик, выписавший нам кое-что историческое из книги Судей, говорит, что татары — это мадианиты, которые, точно так же напавшие на Кетим, на сынов Израиля, были побеждены Гедеоном, как читается в книге Судей. Бежав оттуда, сказанные мадианиты поселились близ некой реки, по имени Тартар, почему и названы татарами»[329] .
Не исключено, что даже такие детали повествования, как перечисление награбленного или ограждение Татарами осаждаемых городов тыном, могли рассматриваться как косвенные характеристики пришельцев и того, что же собственно произошло в результате их появления на Русской земле. Достаточно любопытной параллелью в этом отношении является библейское описание захвата корнем греха, сирийским царем Антиохом IV Епифаном, Иерусалима:
«…Антиох… пошел против Израиля, и вступил в Иерусалим с сильным ополчением; вошел во святилище с надменностью и взял золотой жертвенник, светильник и все сосуды его, и трапезу предложения, и возлияльники, и чаши, и кадильницы золотые, и завесу, и венцы, и золотое украшение, бывшее снаружи храма, и все обобрал. Взял и серебро, и золото, и драгоценные сосуды, и взял скрытые сокровища, какие отыскал. И, взяв все, отправился в землю свою и совершил убийства, и говорил с великою надменностью. Посему был великий плач в Израиле, во всех местах его. Стенали начальники и старейшины, изнемогали девы и юноши, и изменилась красота женская. <…> По прошествии двух лет послал царь начальника податей в города Иуды, и он пришел в Иерусалим с большою
толпою; коварно говорил им слова мира, и они поверили ему; но он внезапно напал на город и поразил его великим поражением, и погубил множество народа Израильского; взял добычи из города и сожег его огнем, и разрушил домы его и стены его кругом; и увели в плен жен и детей, и овладели скотом. Оградили город Давидов большою и крепкою стеною и крепкими башнями, и сделался он для них крепостью. И поместили там народ нечестивый, людей беззаконных, и они укрепились в ней; запаслись оружием и продовольствием и, собрав добычи Иерусалимские, сложили там, и сделались большою сетью. И было это постоянною засадою для святилища и злым диаволом для Израиля. Они проливали невинную кровь вокруг святилища и оскверняли святилище. Жители же Иерусалима разбежались ради них, и он сделался жилищем чужих и стал чужим для своего рода, и дети его оставили его. Святилище его запустело, как пустыня, праздники его обратились в плач…»[330]
Еще одна любопытная деталь, упоминаемая летописцем: князей Владимира Юрьевича и Василька Константиновича безбожнии яша руками. Этот оборот традиционно считается едва ли не классическим примером литературного этикета. Между тем за ним может стоять довольно глубокий и главное точно вписывающийся в наше описание смысл. Как мне представляется, это словосочетание отсылает нас к пророчеству Иезекииля, к стихам, которые закрепляют и развивают транслируемый летописцем образ нашествия и его участников:
«…Посему так говорит Господь Бог: так как вы сами приводите на память беззаконие ваше, делая явными преступления ваши, выставляя на вид грехи ваши во всех делах ваших, и сами приводите это на память, то вы будете взяты руками. И ты, недостойный, преступный вождь Израиля, которого день наступил ныне, когда нечестию его положен будет конец!»[331]
Смысловую нагрузку, видимо, несет и расширение датировки взятия Татарами Владимира. Если в Новгородской первой летописи указано, что это произошло в пяток преже мясопутсные недели[332], то в Лаврентьевской летописи указана несколько иная дата: в неделю мясопустную [333]. А. Ю. Бородихин, заметивший этот нюанс, истолковал его следующим образом: поскольку мясопустная неделя в православной традиции называется еще и неделей о Страшном Суде, можно полагать
неслучайным стремление составителя Лавр, соединить в сознании читателей эти два события: Страшный Суд и…наказание Божие земле Русской нашествием татар[334] .
Принципиально новым моментом, введенным составителем Лаврентьевской летописи в Повесть о Батыевом нашествии, является конфессиональный мотив борьбы против Татар. Так, при штурме Москвы за правоверную хрестьянскую веру погибает воевода Филипп Нянка[335], за нее же собираются постоять и оставленные во Владимире князья Всеволод и Мстислав; великий князь Юрий Всеволодович, узнав о захвате Владимира и гибели своих родственников, горюет правовернеи вере хрестьяньстьеи; схваченного в плен ростовского князя Василька Константиновича проклятии безбожнии Татарове пытаются отвести от христианской веры и т. п. По наблюдению В. Н. Рудакова,
появление…антиправославия как одной из характеристик…безбожных следует относить к элементам более позднего восприятия монголо-татар: вероятно, приписываемое татарам…антиправославие явилось результатом размышлений не столько современника описываемых событий, сколько его ближайшего потомка составителя повести, дошедшей в составе Лавр[336]
Своеобразным продолжением этого мотива служит мысль составителя Лаврентьевского варианта Повести о том, что Татары должны ответить перед Богом за совершенные преступления и подвергнуться вечным мукам. По словам В. Н. Рудакова,
это, несомненно, новый аспект восприятия татар: под пером составителя Лавр, они из пассивного орудия Господнего гнева превращаются в субъектов, не только наделенных личными негативными качествами, но несущими ответственность перед Богом за совершенные злодейства[337].
Как видим, наряду с уже хорошо знакомыми нам мотивами наказания за прегрешения, Божиего попустительства поганым и т. п. в Лаврентьевской летописи рассказ о нашествии приобретает новые черты. Трагическая картина завоевания Руси монголами, написанная древнерусскими книжниками, обретает завершенность и досказанность. Именно здесь, в Лаврентьевской летописи, появляются новые тексты, многое объясняющие в логике поведения наших предков.
Так, сразу после рассказа о взятии Владимира следуют рассуждения, которые я намеренно выпустил в большой цитате. Это, с одной стороны, позволило несколько сократить ее, а с другой уделить данному фрагменту особое внимание, которого он заслуживает:
«…И бе видети страх и трепет, яко на хрестьяньске род страх и колебанье, и беда оупространися — согрешихом кознимы есмы яко же ны видетие бедно пребывающе. И се нам сущюю радость скорбь, да и не хотяще всяк в будущии век обрящем милость: душа бо зде казнима всяко, в будущии суд милость обрящет, и лгыню от мукы. О, неиздреченьному Ти человеколюбью! И тако подобает благому Владыци казати. И се бо, и аз грешныи много и часто Бога прогневаю и часто согрешаю по все дьни»[338].
В этих словах целая программа отношения к происходящему. Ответ на вопрос, можно ли
