Несмотря на то что весь лес ввозился в страну, голландцы были обладателями огромного флота. Современники считали, что в середине XVI в. у голландцев было около 16 тысяч кораблей — это составляло почти половину от общего числа всех кораблей в Европе. На протяжении этого периода был поставлен абсолютный рекорд в Балтийском море — две трети кораблей там были голландскими. В испанской Америке голландских кораблей было больше, чем испанских, а в британской Америке — больше, чем британских. В 1619 г. из Виргинии на голландском корабле отправился первый груз с рабами. Флот позволил голландским купцам получать немалый доход с различных видов морской торговли и сделал Амстердам важнейшим торговым центром Европы. В течение века после подавления бунта 1566 г. население Амстердама выросло с 30 до 200 тысяч. Порт был мелким и несколько удаленным от моря, зато город был самым северным и наиболее защищенным из всех портов, в том числе и от испанцев. Амстердам лежал между Балтийским морем, Рейном и Английским каналом. Никто не мог конкурировать с купцами из Голландии.
Они могли плыть в Балтийское море с сельдью, которая была поймана у берегов Англии, и возвращаться с зерном с островов Датского архипелага или с 20 тысячами головами скота. Они могли купить лес в Норвегии или подписать контракт на покупку урожая во Франции еще до того, как виноград созреет. Они могли купить некрашеную одежду, неочищенный сахар с Барбадоса и табак «Виргиния» в Англии; покрасив одежду, превратив сахар в рафинированный и изготовив из табака сигары, они могли продать готовые товары по всей Северной Европе по ценам, которые англичанам были недоступны. В Амстердаме можно было купить все — от луп до мушкетов для 5-тысячной армии. Обменный банк упрощал кредитную систему. Морская полиция охраняла корабли. И ни один купец не мог почувствовать себя чужим в городе, где книги выходили на всех языках Европы, а французские и английские газеты были более информативны, чем у них на родине.
Голландская республика была кальвинистской страной, но Джон Кальвин не почувствовал бы себя дома в Амстердаме XVII в. Голландские купцы не позволяли реформированному духовенству влиять на политику или бизнес. Католики, анабаптисты, евреи и атеисты — все были равны в Амстердаме. Религиозный запал, который подстегивал голландцев во время восстания против Филиппа II в 1580 г. и который заставил их продолжать бороться в 1580 г., когда казалось, что надежды больше нет, сменился стремлением зарабатывать деньги. Фактически голландцы растеряли большую часть своего запала середины XVI в., который сохранили их давние соперники — испанцы. Эта потеря религиозного пыла станет более очевидна, если сравнить миссионерскую работу Голландии и Испании XVII в. Тысячи испанских священников и монахов побывали на Филиппинах, в Индии, Сиаме, Китае и организовали обширную сеть католических школ, церквей, семинарий и университетов. Голландская Ост-Индская компания посылала товары многим кальвинистским министрам и школьным учителям в Азию, но их миссионерская деятельность была очень слабой.
Процесс формирования капитала был более сильным в Амстердаме, чем в иных ранних капиталистических центрах — Флоренции, Вене, Аугсбурге, Антверпене. Однако мы не должны преувеличивать новизну коммерческих изменений в Голландии XVII в. Вся торговая структура Амстердама — банки, обмен валюты, зарубежные компании — базировалась на фундаменте XVI в. Позже амстердамская система ведения торговли превратилась в обычное партнерство. Совместные компании походили на гильдии Средневековья в плане своей протекционистской политики. У Ост-Индской компании была монополия на торговлю на Востоке, и она запрещала голландским купцам (не совладельцам) участвовать в торговле на островах со специями. Компания не просто провоцировала конкуренцию; она сознательно уничтожила несколько плантаций перца на Суматре и несколько грузов с мускатным орехом, чтобы сохранить спрос и цену на эти продукты высокой. Более того, благосостояние голландцев было строго лимитировано высшим и средним классом. Полотна Яна Вермера и Питера Хооха, на которых изображены сытые, хорошо одетые бюргеры, живущие в чистеньких, удобно обставленных домах, иллюстрируют только одну сторону жизни голландцев в XVII в. Половина населения Амстердама жила в ужасных условиях: в полуразваленных хижинах или подвалах. Рабочие трудились по 12 или 14 часов в сутки и были счастливы, что у них есть работа и еда из бобов и ржаного хлеба. При всей своей находчивости даже голландцы не смогли добраться до экономики изобилия.
Частная собственность и привилегии
Относительно низкая продуктивность экономики Европы на протяжении XVI и XVII вв. помогала сохранить ее социальную структуру резко расслоенной. Разделения между классами были формализованы до крайностей. Каждый ранг социальной лестницы — от принцев на вершине до слуг на ее дне — имел свой стиль в одежде, рацион питания, место поселения и развлечения, свои традиции и способ поведения. Ценностные системы аристократа, буржуа и крестьянина разительно различались. Словарный запас и акцент, даже позы, осанка быстро показывали социальный статус их обладателя — это помогает понять, почему было практически невозможно для любого, родившегося в своем классе (особенно на дне социальной лестницы), подняться выше или ниже. Иерархия считалась мерилом цивилизации. Социальные градации, вероятно, были довольно приблизительными в Ирландии, Швеции, России и Америке, но во Франции, центре цивилизации, они были доведены до идеала. Слова Улисса в шекспировской пьесе «Троил и Крессида» замечательно выражают мнение большинства современников о том, что социальная иерархия несет политический порядок и экономическую стабильность:
Шекспир считал, что растущий дух капитализма разлагает традиционные иерархические формы, но одновременно и интенсифицирует их. Так, талантливый и предприимчивый человек теперь имел куда больше шансов улучшить свое положение. Но экономическая пропасть между высшим, средним и низшим классами становилась все больше. Если бы европейцы XVI–XVII вв. прошли через опыт экономики изобилия и механизированного производства, как мы, без сомнения, ожидания низших классов выросли бы, а вкусы богатых принизились. Однако экономика, базирующаяся на ручном производстве и предлагающая только ограниченный доход, имела противоположный эффект. Для людей, находящихся на вершине социальной лестницы, повышение уровня богатства и доходов сделало возможным ведение весьма экстравагантного стиля жизни, о котором короли и лорды Средних веков не могли и мечтать. Роскошь стала обязательным символом принадлежности к высшему слою. Люди, находящиеся на социальном дне, с другой стороны, существовали настолько бедно, как только было можно, на протяжении многих веков, не допуская (из-за экономики недопроизводства) даже надежды на возможное улучшение положения. Проще говоря, европейцы периода Религиозных войн были разделены на тех, кто имеет, и тех, кто нет, — на богатый и
