— Вперед!.. Вперед!.. Вперед!.. — в унисон ему вторило войско.
Этот крик раздался в темноте, дикий и мощный, словно рычание, пересек равнину, обошел пламя и дым и эхом отозвался за стеной пожара.
— ВПЕРЕД!
В осажденном городе на него ответили низкими и короткими сигналами рога.
Мелилото и Палладио описали Йоршу сигналы всех рогов города, различные для каждого кольца, и сейчас он не услышал ни звонкого и протяжного рога Внешнего кольца, ни такого же звонкого, но прерывистого — Среднего. Раздались лишь низкие и короткие звуки рога Цитадели — единственной части Варила, оставшейся в живых, единственной, способной еще сопротивляться.
Изгороди были сделаны наспех и кое-как: видимо, предводители орков решили, что это чистая формальность, будучи в полной уверенности, что никакая армия, никакое войско, абсолютно никакая помощь не придет из Города-Дикобраза в Город-Журавль.
Йорш быстро определил взглядом места, где колья стояли достаточно редко и могли пропустить лошадей там, где изгородь была слишком высока для прыжка. Он решил помочь лошадям силой своей мысли. В принципе, сила тяжести была непреодолима, но на несколько мгновений он мог бы ослабить ее действие. Энстриил прыгнул первым. Йорш помог ему своей мыслью. После него и остальные лошади перепрыгнули через изгородь: эльф вел их, помогал им, сопровождал их, направлял в проемы между кольями. Усталость от этого сверхчеловеческого усилия полностью растворилась в звуках рога осажденного города, в мужестве солдат, в их ярости и в вере Йорша в свое войско.
Первый отряд орков в ужасе уставился на них. В их командире, отличавшемся необыкновенно высоким ростом, Йорш узнал выходца из одного из племен Огненной горы, почти исчезнувших, пришедших с востока Изведанных земель. Шлем орка, наполовину скрывавший волосатое лицо с клыками, был сделан из потертой кожи и ржавого железа и имел явное сходство с волчьей мордой. На полукруглом щите также красовались сделанные из заостренных кусков железа волчьи когти.
Йорш убил его одним ударом меча.
Боль смерти поразила его, как стрела: он почувствовал, как лезвие вошло в мясо орка, словно ранили его самого, услышал, как кровь перекрыла дыхание, как воздух заклокотал в предсмертном хрипе, как сердце перестало биться. Перед его глазами предстали обезглавленные тела и насаженные на колья головы, он услышал смех, которым сопровождалось это действие, почувствовал радостное ощущение силы и могущества, возникающее, когда убиваешь безоружного. Он испытал удовлетворение орка, когда тот шагал в ногу со всеми остальными, потому что в этом общем марше, только лишь в этом общем марше он мог потопить чувство собственного ничтожества, забыть его. Йорш также уловил воспоминание орка о запахе летнего ветра. На одно короткое мгновение он увидел небольшую грязную канаву, а в ней злобную и жестокую мать, сгорбленную в поисках какой-нибудь пищи, окруженную сворой ноющих, отчаявшихся маленьких существ, и понял, что за каждым будущим орком тянется детство в грязи и с гнилой едой, тянется прошлое нелюбимых детей, которых произвели на свет лишь затем, чтобы использовать в качестве оружия против мира.
Они были людьми.
Орки были людьми.
То, что они носили на лице, сделанное из шерсти и клыков, было всего лишь боевой маской. Орков не изрыгнула преисподняя, орки были людьми. У них были воспоминания. Они могли чувствовать. Они плакали, когда были маленькими, с тем же отчаянием, с каким плачут все новорожденные. Их выносила в своем чреве мать.
Йорш замедлил бег коня.
Он ни за что на свете не смог бы нанести второй удар.
На этом воинская слава Йорша закончилась.
Его обогнал Ранкстрайл. Иллюзия преследователя и преследуемого была развеяна. Потрясенный до глубины души страданиями своего народа, видевшего головы собственных детей на кольях изгороди орков, молодой капитан армии Далигара бросился на освобождение осажденного города. Его меч безжалостно разил любого, кто вставал на его пути.
Йорш понял, почему слава эльфов как победоносных полководцев осталась в прошлом: уровень жестокости, на которую они были способны, не достигал минимума, необходимого для ведения какой бы то ни было войны и, следовательно, для обеспечения собственного выживания. Способность чувствовать чужую боль стала для них смертным приговором. В свое время эльфы не остановили орков, и люди возненавидели их за это, переоценив их силу и не поняв их слабости. За это эльфов объявили причиной всех несчастий. Они могли сражаться с демонами, но не с орками и уж точно не с людьми, так как боль убитых угнетала эльфов до такой степени, что победы становились невыносимыми. Все, что угодно, только не это. Лучше уж умереть. Лучше быть изгнанным и сосланным в «место для эльфов». Лучше умереть от голода, от клопов и от ненависти.
Как пожар не утихает, после того как погасло породившее его пламя, так и армия Народа Людей, наемников, не остановилась и не замедлила бега, когда боль поразила сердце Йорша.
Он держался недалеко от Ранкстрайла, который сметал на своем пути все укрепления орков, не теряя при этом ни одного солдата. В них не попала ни одна из стрел, выпущенных орками, ибо Йорш использовал то, что осталось от его силы, чтобы отводить их от солдат. Напряжение было столь огромным, что оборачивалось для эльфа настоящим страданием.
При свете луны и огней молодому капитану понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы определить слабое место в защите орков и понять, куда направить атаку. Ранкстрайл поднял правую руку и указал в сторону: Лизентрайль моментально понял его приказ и повернул со своими солдатами на север, к заросшему лесом холму в стороне от города, чтобы обогнуть его и напасть на орков сбоку, в то время как капитан с основными силами подошел бы к ним спереди.
Потом капитан развел руки в стороны, и отряд разделился за его спиной на две части. Ранкстрайл остался один с Йоршем и набросился на вторую линию орков, как лев бросается на свору собак. В правой руке капитан держал меч, в левой — алебарду, подобранную на одной из баррикад. Ранкстрайл спешился и в одиночку сражался с дюжиной орков, отвлекая на себя все внимание, пока его солдаты нападали с обеих сторон. Орки внезапно оказались атакованными со всех флангов. Их было намного больше, но первый раз за всю войну с людьми их уверенность в себе вдруг пошатнулась. Их мужество разбилось, словно стекло, упавшее на камень, пресеклось, словно полет цапель, которые увидели вдруг кружащих над ними ястребов. Рядом с капитаном, ничуть не уступая тому в ярости, очутился его волк, вид которого привел орков в ужас. Их испугали не столько его клыки, сколько легенда, согласно которой сир Ардуин тоже сражался бок о бок с волком. Было ли то правдой или вымыслом, но и орки знали эту легенду. Зверь, сражавшийся рядом с капитаном, придавал ему необыкновенное сходство с исконным смертельным врагом орков.
— Вперед! — снова закричали солдаты.
Их голоса ничем не отличались от рычания. Орки стали отступать, и скоро их отступление превратилось в беспорядочное бегство. Меч Ранкстрайла сломался уже в первой атаке, и капитан подобрал грубый и ужасный на вид меч одного из главарей вражеской армии. Клинок его был огромным, длиной в три фута, и эфес устроен так, что само лезвие защищало руку, державшую меч. Оркам удалось добраться до двух гигантских катапульт, с помощью которых они подожгли два внешних кольца города, запуская горящие вязанки дров, пропитанных смолой. Теперь, пока одна половина орков еще как-то пыталась сдерживать кавалерию людей, другая тратила последние силы и последние мгновения на лихорадочные попытки повернуть катапульты в обратную сторону, чтобы атаковать Ранкстрайла. Когда наконец им это удалось и капитан оказался на расстоянии полета горящих вязанок, из-за холма вылетел отряд солдат и напал на ничем не защищенный правый фланг орков, уничтожая все на своем пути. Своим огромным тяжелым мечом Ранкстрайл, не останавливаясь ни на мгновение, продолжал рубить врагам головы.
Хоть меч сжимала не его рука, Йорш все равно все чувствовал. Момент, когда голова отрывалась от шеи, когда лезвие меча перерубало позвонки и спинной мозг, противоречил самому понятию человечности, самой сущности жизни. Несколько мгновений голова еще продолжала жить, и, какими бы грязными ни были ее мысли, страдание оказывалось настолько невыносимым, что выходило за рамки справедливости.
