Значит, греки никак не могли бы выдержать трехдневного боя, если бы более опытный в морском деле противник имел к тому же еще и численный перевес. Греки сами сообщают, что в первый день имели 271 триеру, так что у персов было, конечно, не больше 200-300 триер.
По преданию, они за несколько дней до того потеряли много кораблей во время сильной бури. Даже если сообщение об этой потере сильно преувеличено и они с самого начала не имели больше 200-300 триер, то все же вполне вероятно, что Ксеркс рассчитывал с таким флотом убрать с моря всех греков. Из всех греческих кораблей 127 принадлежали афинянам. За несколько лет до этого афиняне заняли 20 кораблей у коринфян для войны с Эгиной. Лишь после этого, по настоянию Фемистокла, был выстроен большой флот в 483/82 г., и при персидском дворе, конечно, не имели представления о том, какое колоссальное напряжение было сделано этим маленьким государством уже в последний момент. Поэтому у нас нет не только никаких оснований предполагать, что персидский флот был сильнее греческого, но весь ход сражения у Артемизия совершенно исключает эту возможность, по крайней мере после потерь, понесенных персами вследствие бури.52
Предположение, что персы совершили нападение до того, как весь их флот был в сборе, конечно, равным образом исключено.
Если все это правильно, то и отступление греков становится вполне понятным. По Геродоту, афиняне еще у Артемизия получили подкрепление из 53 дополнительных афинских триер; это известие вполне основательно оспаривает Белох. Для 200 триер у Афин не хватило бы людей. Но не подлежит никакому сомнению, что значительная часть мелких контингентов появилась лишь при Саламине. Геродот старается обстоятельно доказать, что не только греки, но и персы со своей стороны тоже получали подкрепление. Правда, для персов подкрепления состояли лишь из немногих судов от греков-островитян, для греков Геродот дает 55 триер (сверх 53 афинских). Следовательно, отступая от Артемизия, греки отступали за подкреплением; к тому же они имели возможность в своих гаванях очень быстро починить попорченные суда, что для персов было значительно труднее. Если грекам с честью удалось удержаться у Артемизия, то можно было с твердой надеждой на победу ждать второго сражения в Сароническом заливе. Правда, платить приходилось чрезвычайно дорогой ценой: афиняне должны были оставить на разгром неприятелю свою страну и город; но коль скоро не удалось победить неприятельский флот у Артемизия, другого выхода не оставалось.
1. Геродот рассказывает, что греки уже до сражения один раз отступили от Артемизия до самого Эврипа и вернулись на старую позицию лишь после известия о крупных потерях, понесенных персами вследствие бури. Этот рассказ не заслуживает никакого доверия, ибо в таком случае и Леонид должен был бы очистить Фермопилы. Назначение этого рассказа - сгустить краски и показать нам, в каком великом страхе жили греки до прихода персов и как помогли боги, наслав непогоду и ветер. Чем больше были потери персов при кораблекрушении, тем больше, значит, был их флот первоначально.
2. Вместе с точным установлением соотношения сил на море окончательно отпадает басня, будто персы отправили 200 кораблей за Эвбею, чтобы отрезать грекам отступление, и что все эти корабли были разбиты бурей. Для того чтобы отрезать отступление греческому флоту в том случае, если бы персы могли обойтись в бою без этих 200 кораблей, их вовсе не надо было посылать за Эвбею, а попросту надо было в тот момент, когда главный флот пошел бы в бой, направить их прямо в море, против левого фланга греков. Этот рассказ также принадлежит к вспомогательным штрихам легенды, стремящейся сгладить противоречия между действительно огромной величиной персидского флота и фактическим участием его в сражении.
3. Противоречие между многократным превосходством персидского флота над греческим и тем обстоятельством, что этот последний все-таки оставался господином положения в трехдневном сражении в открытом море, я пытался ранее разрешить таким образом, что при Артемизии вообще не произошло настоящего сражения. Однако такое решение несостоятельно и, конечно, не потому, что имеется рассказ греков об этом сражении (легенда ведь часто выдумывала целые сражения), но потому, что происходили бои при Фермопилах. Невероятно, чтобы персидский флот стоял в бездействии, пока царь сражался здесь; и флот должен был внести в дело все свои силы, чтобы отбросить греческий флот и зайти в тыл позиции Леонида. Так как решение при Фермопилах последовало только на седьмой день после подхода царя к ущелью, то совершенно ясно, что сухопутное войско именно и ожидало выступления флота. Это выступление задержалось будто бы на три дня из-за непогоды. Эти показания Геродота можно было бы считать достоверными, хотя подробности в хронологических сообщениях при описаниях событий спустя столь долгое время всегда подлежат серьезной критической оценке, а Геродот противоречит и самому себе.
Глава VIII. СРАЖЕНИЕ ПРИ САЛАМИНЕ.
Когда в Афины пришла весть, что граждане должны покинуть город и отдать его неприятелю, они в тупом отчаянии отказывались последовать этому совету, а толкование божественного изречения относительно деревянных стен еще не было разгадано. Наконец, выяснилось, что священная городская змея не поглотила своего ежемесячного жертвенного пирога; следовательно, надо было признать, что она тоже покинула город. Последовать такому божественному примеру не постыдились теперь и афинские граждане.
Население было перевезено частично на пелопоннесский берег, частично же лишь на Саламин. Для перевозки больших человеческих масс с их движимым имуществом, всех вместе, на пелопоннесский берег не хватило бы средств. Крестьянское население бежало в горы. В то время как остров Саламин предоставлял убежище афинским гражданам, к этому месту стягивался флот. Тем не менее - так гласит предание - произошел якобы большой спор между военачальниками, следовало ли теперь же у Саламина принять бой с персидским флотом. Мы не в состоянии с достоверностью распознать природу этого спора, а потому методологически было бы совершенно неправильно выдавать за подлинную историю рассказ, подобный данному рассказу Геродота, даже если бы удалось очистить его от очевидных нелепостей и противоречий. Может быть, весь этот спор военачальников является басней, в которой заключено только зернышко истины, а именно, что соображения, следовало ли давать сражение при Саламине или в другом месте, были всесторонне взвешены на военном совете. Именно такое искажение действительности, кажущееся столь убедительным, встречается довольно часто в истории войн, в том числе и в новейшей; сошлюсь здесь только на сообщение буллингерской хроники сражения при Муртене и на аналогичный мнимый спор между Фридрихом и Шверином перед сражением под Прагой. Отдельные куски геродотовского рассказа все же настолько соответствуют природе событий, что мы безусловно можем их принять; но мы не знаем, не играли ли роль в этих событиях также и другие неизвестные нам и, может быть, значительно более важные причины.
Прежде всего чадо установить, что речь шла только о том, где должно произойти сражение, а не о том, должно ли было оно произойти. Если бы у греков не было мужества отважиться на морское сражение, то Греция должна была бы подчиниться персам; при отсутствии противодействия со стороны флота персы обошли бы прегражденный стеною Истм, а то, что сухопутное войско не рассчитывало дать бой персам в открытом поле, это мы уже знаем. Если бы сражение произошло теперь между Саламином и материком и было бы проиграно, то побежденные были как бы отрезаны, - и только немногие корабли могли бы спастись через Мегарский пролив, если бы персы не преградили и его. Сражение в открытом море имело, следовательно, то преимущество, что опасность при этом не достигала высшего предела. Но для исхода войны это не имело значения; поражение флота, даже несколько менее полное, во всех случаях решало войну, так как без флота и сухопутное войско не было способно оказать сопротивление. Кроме того, отступление к Истму передало бы в руки неприятеля не только Саламин со спасшимися туда афинянами, но также Эгину и Мегару. Это представляется нам безусловно решающим обстоятельством, и мы прежде всего беспомощны отыскать хоть какой-нибудь рациональный мотив, который должны были бы все же выставлять сторонники дальнейшего отступления. Ведь легенда удовлетворяется тем, что объясняет это просто глупостью и трусостью; в действительности события присходили не так, и совершенно очевидно, что спартанский царь Эврипид и вождь коринфян Адеймант, которого соотечественники его превозносили как
