Лишь к солнечному закату наткнулись на лагерь французского авангарда, атаковали его, обратили в бегство и захватили несколько орудий. Однако король, расположившийся лагерем с главными силами несколько позади, уже поспешил со своими рыцарями на выручку; наступившая темнота положила конец бою. Оба войска расположились на ночлег так близко друг от друга, что в продолжение всей ночи происходили отдельные стычки. К утру Франциск справился со всеми беспорядками, вызванными внезапным нападением швейцарцев на его авангард, и построил весьма искусно свое войско позади нескольких рвов перемежающимися колоннами рыцарей и пикинеров, расставив между ними и впереди них орудия и стрелков, чтобы встретить атаку швейцарцев.
Швейцарцы, по своему обыкновению, построились тремя колоннами. Однако ни средняя, ни левая колонны не довели дела до настоящей атаки. О левой колонне, несмотря на изобилие источников, мы вообще почти ничего не знаем; относительно же средней колонны, против которой стоял сам Франциск, нам совершенно ясно, что бой ограничился канонадой, перестрелкой и отдельными налетами. Вожди швейцарцев, которые командовали на этих участках, видимо, хотели выждать, как это имело место и при Новаре, успешных результатов обходного движения одной из двух остальных колонн, прежде чем штурмовать центр. Для короля Франциска с его численно подавляющей артиллерией, в свою очередь, не было никакого основания выходить из своей выгодной оборонительной позиции за наполненными водой рвами.
Действительную атаку швейцарцы повели своею правофланговой колонной; вначале она увенчалась некоторым успехом. Но у французов было, в общем, значительное превосходство сил, а немецкие ландскнехты давали отпор швейцарцам. По-видимому, когда Франциск заметил стесненное положение своего левого крыла, которым командовал его брат д'Алансон, он послал ему подмогу из центра, а под конец прибыл и авангард венецианского войска и пришел на помощь французам на этом фланге.
Итак, вся отчаянная храбрость швейцарцев оказалась напрасною. Кардинал, который накануне сел на коня в своей пурпуровой одежде и разъезжал повсюду, ободряя пламенными речами бойцов, еще в ночь, когда вечерний налет не дал решительного результата, понял, что сражение уже не может быть выиграно и советовал отступить. Когда же правый фланг швейцарцев начал отходить, все поняли, что и для центра нет надежды на успех, и все швейцарское войско начало отступать.
Если бы в это мгновение французский король, располагавший сильной кавалерией, отдал приказ преследовать неприятеля, то, вероятно, швейцарцам пришлось бы так же худо, как два года тому назад ландскнехтам под Новарой. Но Франциск вовсе не желал сражения. В отраженных атакующих он скорее видел будущих друзей, чем врагов настоящего мгновения. Если бы он велел перебить или перестрелять возможно большее число отступающих швейцарцев, он тем самым загубил бы своих будущих наемников и, пожалуй, пробудил бы в швейцарцах жажду мести, которая снова порвала бы так удачно завязавшиеся узы дружбы. Поэтому король запретил преследование, как то объясняли современники, из уважения к храбрости, проявленной швейцарцами. Тем не менее потери последних были весьма значительны, ибо французские орудия даже там, где дело не дошло до рукопашного боя масс, оказали убийственное действие на густые колонны швейцарцев, и, наконец, во время отступления несколько отрядов оказались отрезанными, и один - был совершенно истреблен в загоревшемся доме.
Сражение при Мариньяно принадлежит к числу тех сражений, которые историческая традиция совершенно исказила. Постоянно повторяемая, переданная Гюичиардини, фраза маршала Тривулцио, что это была битва не людей, а гигантов, подлинна ли она или нет, во всяком случае, не вполне применима к этому сражению как к целому. Эта фраза вызывает представление о военном действии совершенно исключительного, неслыханного масштаба, между тем как, напротив, сражение при Мариньяно принадлежит к числу не доведенных до конца сражений. Политический момент в данном случае играл гораздо большую роль, чем военный, так что в нашей 'Истории военного искусства' мы могли бы даже обойти его молчанием, если бы не представлялось полезным опровергнуть ложную традицию более правильным изображением и в то же время представить этот яркий пример сражения, искаженного политикой128.
Это сражение - плод народных страстей, искусно использованных интриганом, - не имело никаких последствий. Король Франциск согласился на мир с швейцарцами на точно таких же условиях, как и раньше, с той лишь разницей, что швейцарцам было предоставлено оставить за собой часть пограничной Миланской области (как ныне проходит граница), за что они получили на 300 000 крон меньше денег. В военном отношении также незаметно, чтобы швейцарцы ощутили свое поражение как таковое, чтобы при их смелой манере действовать напролом они утратили свою безусловную самоуверенность. Это нам покажет следующее сражение при Бикокке.
Вылазки Швейцарского союза, направленные к развитию в великую державу, закончились в 1515 г. Правда, еще в 1536 г. Берн использовал удобный случай приобрести кантон Во. Но это было, так сказать, лишь запоздалым плодом Бургундской войны, и с 1515 г. уже ни разу дело не доходило до проведения Швейцарией какой-либо широкой политической программы. Военная мощь Швейцарской федерации более или менее поступила на жалование Франции и при этом постепенно спустилась с прежней недосягаемой высоты до уровня войск других национальностей. Если бы швейцарцы захотели развиться до положения самостоятельной великой военной державы, им бы надо было не только обзавестись иным централизованным правительством, но и своевременно развить у себя два других рода войск - конницу и артиллерию. Ведь сила их зиждилась исключительно на пехоте: даже для осады Дижона императору Максимилиану пришлось взять на себя поставку орудий. Это превышало силы маленьких горных округов и городов129.
Всемирно-историческое достижение швейцарцев ограничилось лишь созданием пехоты, которая послужила образцом для прочих стран. До Мариньяно она была непобедима, да и неудача, постигшая ее в этом сражении, была обусловлена чересчур исключительными обстоятельствами, чтобы она могла умалить ее славу.
СРАЖЕНИЕ ПРИ БИКОККЕ130 27 апреля 1522 г.
Шесть лет спокойно владели французы Миланским герцогством. Затем Карл V, в лице которого как правнука Карла Смелого, внука императора Максимилиана и сына испанской четы Фердинанда и Изабеллы сосредоточились все наследственные, враждебные французскому королевству тенденции, возобновил борьбу за господство в Северной Италии. Франциск набрал швейцарских наемников, но имперский главнокомандующий Просперо Колонна долго маневрировал около французской армии, не вступая в сражение, пока наконец казна Франциска не опустела, так что ему нечем было платить жалование швейцарцам, и последние вернулись восвояси. Тогда Колонна без сопротивления вступил в Милан, ибо французы возбудили против себя ненависть горожан, и последние открыли имперской армии ворота.
На следующий год французы снова появились с таким большим войском, что смогли предпринять осаду Милана. Пришедший на выручку имперский отряд в 6 000 ландскнехтов и 300 всадников побудил французов отойти от Милана и сосредоточиться на более скромном объекте - Павии. Но когда и эта осада не увенчалась успехом и подъем воды в Тичино стал затруднять доставку продовольствия, а попытка принудить имперское войско к сражению при помощи обходного движения тоже не удалась, дело снова дошло до того, что французское войско готово было растаять, ибо швейцарцы не хотели оставаться долее. В обычае у них было, как только они выступят в поход, тотчас отыскать неприятеля, напасть на него, разбить и уйти с добычей и жалованием домой. Осаждать города и истощаться в маневрах и в занятии позиций - противоречило их натуре и их взглядам на военное дело, особенно же в тех случаях, когда само жалование не выплачивалось им аккуратно. Поэтому последнее передвижение французского войска, вероятно, мотивировалось тем, что они пошли до Монцы навстречу военной казне, которая должна была быть доставлена из Франции через Симплон. Когда же деньги все же не прибывали, то швейцарцев нельзя было успокоить никакими новыми обещаниями; они хотели или драться, или идти домой131.
Французско-венецианское войско превосходило имперское раза в полтора или еще больше: около 32 000 против 20 000. Но Просперо Колонна, полководец императора, занимал почти неприступную позицию у охотничьего замка Бикокки: перед фронтом проходила рытвина, левый фланг был защищен болотом, правый - глубоким водяным рвом, на котором имелся только один узкий мостик. Его фронт, обращенный на север, протяжением около 600 метров, что как раз отвечало численности армии, был занят орудиями и расставленными в четыре рада стрелками, оружие которых было только что усовершенствовано и которых научили стрелять шеренгами: после того как первая и вторая шеренги выпустят свои заряды, они
