пал, мы видели, как их пики и значки попадали одни на другие, а все его люди бросились бежать, а мы их преследовали, пока ночь нас не разлучила'.
Такое же картинное изображение пехотного боя находим мы в другом английском источнике, в биографии короля Якова II. Здесь мы читаем105: 'Когда королевская армия (при Эджгиле, 1642 г.) подошла к неприятелю на расстояние мушкетного выстрела, пехота с обеих сторон открыла огонь. Королевские войска двинулись вперед, а бунтовщики остались на своих местах, так что они настолько сблизились, что некоторые батальоны могли наносить удары пиками, особенно гвардейский полк лорда Уиллугби и некоторые другие. Сам лорд Уиллугби убивает пикой одного офицера из полка лорда Эссекса и ранит другого. Раз пехота так горячо и близко сошлась, можно было ожидать, что одна из сторон обратится в бегство и рассеется; однако дело приняло иной оборот, ибо обе стороны, словно по обоюдному соглашению, отступили на несколько шагов, плотно воткнули свои значки в землю и продолжали стрелять друг в друга вплоть до самой ночи; явление столь изумительное, что никто ему не поверил бы, если бы при этом не было столько свидетелей'.
Даже после введения линейного построения пехоты огневой бой производился в первое время еще в форме караколе; линию мушкетеров разделяли на несколько групп, между которыми оставлялись проходы. После того как первая шеренга дала залп, она через проход отходила назад, чтобы зарядить свои мушкеты, в то время как вторая становилась на ее место, чтобы, в свою очередь, дать залп, и так далее. При продвижении вперед выворачивали, так сказать, караколе наизнанку: шеренга, давшая свой залп, оставалась на месте, а последующие выходили вперед. Дошли и до того, что стреляли за раз две шеренги и затем обе отходили назад. Чтобы проделывать это без длительных пауз, требовалась большая быстрота заряжания. Шотландцы при Брейтенфельде умножили свой шестишеренговый строй до трех шеренг путем сдваивания их; передняя шеренга становилась на колено и все три давали одновременные залпы. Так как нельзя предполагать, чтобы первоначальное построение было настолько широко, что можно было непосредственно произвести сдваивание, то, надо полагать, было достаточно и пространства и времени, чтобы прежде разомкнуться106.
Колонны пикинеров стали слишком небольшими, чтобы наносить свой старый, увесистый, сокрушительный удар. Но не только это. Разработка кавалерийской тактики отразилась и на них.
Теперь стало нетрудным для способных к маневрированию кавалерийских эскадронов зайти во фланг наступающей колонне пикинеров и атакой с двух сторон заставить ее остановиться. А тогда беззащитная колонна пикинеров подвергалась пистолетному обстрелу рейтаров. Таким образом, пикинеры опустились до роли вспомогательного рода войск при стрелках.
Густав Адольф не только умножил огнестрельное оружие в пехоте, но в такой же мере и артиллерию. Введена была новая система очень легких орудий, обтянутых кожей, а потому прозванных кожаными пушками. Когда они были сконструированы и как долго ими пользовались, не установлено в точности. Как бы то ни было, шведский король при Брейтенфельде располагал многочисленной легкой артиллерией107.
Густав Адольф преобразовал и кавалерию. Мы видели, как образовывалась кавалерия в XVI столетии, причем старые рыцарские элементы с их конными вооруженными слугами были сгруппированы в сплоченные единицы, а пистолет с караколирующей стрельбой стал применяться как главное оружие. Это упразднило само существо собственно кавалерийской атаки. Нидерландцы, уменьшившие глубину эскадронов до 5-6 шеренг, все же сохранили караколирующую стрельбу как боевой прием. И вот Густав Адольф предписал, чтобы кавалерия строилась только в три шеренги и в галоп атаковала бы неприятеля холодным оружием, причем только первые две шеренги имели право дать в упор по одному выстрелу. Валленштейн после сражения при Люцене также запретил караколирование108.
Состояние дисциплины в армии Густава Адольфа и вообще в армиях, принимавших участие в Тридцатилетней войне, требует еще дальнейшего исследования. С одной стороны, бесспорно установлено, что войска жестоко утесняли страну и ее население, с другой - что чисто военная дисциплина была поставлена лучше и строже, чем у ландскнехтов. Это уже являлось естественным последствием постоянного пребывания солдат под знаменами, а полководцы, со своей стороны, принимали меры, чтобы 'подтянуть вожжи'. О Густаве Адольфе сообщают, будто он изобрел наказание - прогонять сквозь строй (шпицрутены) для того, чтобы иметь возможность налагать тяжкие наказания, не теряя наказанного солдата. Телесное наказание, выполняемое палачом, лишало солдата чести, и товарищи уже не терпели его в своей среде. Прогоняя его сквозь строй, его наказывали сами товарищи, что не считалось бесчестием109.
Подобно тому как в римском войске поклонение капитолийским богам шло рука об руку со строжайшим осуществлением карательной власти, так и Густав Адольф строил мораль своих войск не только на начальственной власти командиров, но и на развитии в своих войсках религиозного чувства. Его армия имела, как мы видели, национально-шведскую базу и еще в большей мере протестантско- лютеранское настроение. 'После победы под Виттштоком, - подробно повествует нам англичанин-очевидец, - генерал Бауер велел совершать трехдневное благодарственное богослужение, заменив при этом звуки органа барабанным боем, игрою на флейтах и трубах, ружейными залпами и громом орудий'110.
Чем были Канны для Ганнибала, тем было сражение при Брейтенфельде для Густава Адольфа: победой искусства над безусловно имевшейся налицо высокой, но чересчур неуклюжей боеспособностью. Даже во многих отдельных моментах боя мы находим аналогию между Каннами и Брейтенфельдом. Ниже мы даем среди ряда сражений подробное описание этого решающего момента мировой истории, которое наглядно изобразит нам новое шведское и старое испанское военное искусство в их взаимном столкновении. Густавом Адольфом как стратегом мы займемся ниже в общем изложении последовательного хода развития стратегии.
В заключение приведем величественную характеристику шведского короля, переданную нам Филиппом Богуславом Хемницем. 'Неоднократно проявлял он надлежащую заботу не только о королевском достоинстве и власти, но и о благе государства и подданных, каждого в отдельности и всех вместе; он с корнем вырывал все поводы к внутреннему возмущению и раздорам и удивительным образом соединял и связывал между собою две различные, да и почти противоположные вещи, а именно - свободу подданных и величие верховной власти'.
'Далее, в военном деле насколько он превзошел в славных деяниях бывших до него высоких военачальников, настолько же он затмил их в познании военного искусства и в учреждении доброго порядка: так что все его деяния надо приписать не слепому, голому счастью, но, после Божьего всемогущества, его превосходной доблести, высокому разуму и доброму руководству. С выгодой свести армию с неприятелем, без ущерба снова отвести ее от противника, с удобством расположиться в поле и быстро обеспечить армию укрепленным лагерем - все это он умел делать мастерски; едва ли кто мог бы его превзойти в укреплении какого-либо места или в 'атакировании' его; никто лучше его не мог судить о враге, ориентироваться в неопределимых случайностях войны и экспромтом (aus dem Stegreif), наспех, сообразно с условиями времени или внешним обликом неприятеля, принимать полезные для дела решения; в организации сражения он не имел равного. Его принципом в отношении кавалерии было не допускать разных хитросплетений, не ведущих прямо к цели, заездов и караколе; он строил ее в три шеренги, прямо устремлял на неприятеля, ударял на него и позволял стрелять не более как двум первым шеренгам лишь на таком расстоянии, когда они различали белки глаз противника; после чего должны были браться за палаши, а последняя шеренга должна была ударить на врага одними лишь палашами, приберегая оба пистолета (первые шеренги - только один пистолет) про запас для рукопашной схватки. Пехота была разделена в порядке на полки и роты, роты - на взводы и отделения, и каждое отделение имело своего старшего и младшего отделенного; каждый рядовой солдат и без указания офицера уже наперед знал, на каком месте он должен стоять и сражаться. А так как король нашел, что в глубоких колоннах, какие строили на старый лад, спереди стоящие мешали сражаться задним, а также что они несли большие потери от огня пушек, то строил он свою пехоту не больше как по шесть человек в глубину. Когда же дело доходило до боя, пехота сдваивала шеренги так, что уже стояло лишь по три человека в глубину. Благодаря этому неприятельские орудия оказывали меньшее действие, а оружием против неприятеля могли пользоваться как передние, так и задние: первая шеренга стреляла с колена, вторая - пригнувшись, а третья - стоя во весь рост, одни через плечи других. Он изобрел особый способ строить пехоту так, чтобы мушкетеров прикрывали пикинеры, а последних, в свою очередь, поддерживали первые; подобно тому как взводы поддерживали друг друга, так и каждая бригада, как небольшая подвижная крепость, имела свои куртины и фланги, которые друг друга
