совершенно иначе; за десятилетие, предшествовавшее Семилетней войне, ее боевые качества развивались все больше и больше. В то время как в 1748 г. Фридрих еще довольствовался атаками с дистанции в 700 шагов, в 1755 г. он уже требовал атаки с 1 800 шагов, причем последний участок должны были проходить на полном карьере. Он требовал от командиров, чтобы они никогда не допускали атаковать себя; они всегда должны были атаковать первыми. 'Когда, таким образом, огромная сомкнутая стена с сильным порывом обрушивается на неприятеля, то ничто ей уже не может оказать сопротивления'. Говорят, фон Зейдлиц однажды выразился так: 'Кавалерия одерживает верх в бою не саблею, а хлыстом'. Или: 'При атаке - 6 лишних рядов, и сукин сын, кто позволит себя вытеснить назад!' Сомкнутая тактическая единица настолько поглощала отдельного всадника, что король предпочитал, чтобы рукопашного боя, по возможности, не было вовсе; ибо, говорит он, в этом случае решает дело рядовой, а на него положиться нельзя. Поэтому эскадроны не только должны идти каждый сомкнутым строем, стремя к стремени, или даже колено к колену, но и не должно быть почти никаких интервалов между эскадронами первой линии; атака должна продолжаться за первую линию противника, гоня его перед собою, разгромить вторую - и лишь после этого второго успеха он считает допустимым рукопашный бой98.
Австрийская кавалерия, по-видимому, еще во время Семилетней войны стреляла раньше, чем пустить в ход сабли99.
Во Франции развитие было задержано тем, что до реорганизации кавалерии, произведенной герцогом Шуазелем (1761 - 1770 гг.), и лошади и снаряжение принадлежали капитанам, которые отнюдь не стремились изнашивать свое имущество. Здесь шаг и рысь были единственными аллюрами. Впервые граф Сен-Жермен добился в 1776 г. атаки полным карьером100.
Об атаке карьером генерал фон Марвиц101 пишет: 'Прорваться эта масса должна в любом случае. Возможно, что ее наполовину перестреляют, или что она попадет в рытвину, причем сотни из них сломают себе шею. Но остановиться, а тем более повернуть обратно, ей невозможно, ибо в этой сумятице, вихре и урагане, когда многие сотни лошадей мчатся вперед тесно сомкнутым клубком, самый лучший наездник уже не может владеть своей лошадью - они все прорвутся. Если даже один-другой сохранят власть над своими конями, то все же об остановке нечего и думать, ибо задний тотчас его сшибет и переедет через него. Поэтому не подлежит ни малейшему сомнению, что когда предпринимают такую атаку, то либо получится прорыв, либо полк уже больше не увидят'.
Но что если две такие атаки сшибутся между собою?
Как выше мы говорили, действительные штыковые бои едва ли когда происходили, и случаев, чтобы два эскадрона сшиблись друг с другом, взаимно атакуя со всею силой и сомкнутостью, тоже ни разу не бывало, согласно исследованию генерала Веннингера102. Случись это, обе стороны разбились бы полностью.
То же пишет и генерал Пузыревский в 'Исследовании боя' (Варшава, 1893 г.): 'Подлинной сшибки никогда не бывает: моральное воздействие одного из противников непременно опрокинет другого - немного раньше, немного позднее, хотя бы на расстоянии длины носа; раньше первого сабельного удара одна из сторон уже разбита и обращена в бегство. Произойди действительная ошибка, обе стороны были бы уничтожены. На практике победитель едва ли теряет хотя бы одного человека'.
Когда атакуют пехоту, по словам генерала фон дер Марвица, картина получается совсем иная. Тот, кто когда-либо участвовал в кавалерийской атаке и скакал навстречу врагу, пишет он, уже, конечно, знает, что ни одна лошадь не проявляет скобой охоты проникнуть в надвигающуюся массу, и что все они готовы остановиться, закинуться и повернуть назад; чтобы атака не провалилась окончательно, каждый всадник должен стараться помешать своей лошади это сделать, следовательно, ее подогнать вперед. С этой целью французы шли в атаку тесно сомкнутым строем, но медленным аллюром.
Но эта боевая кавалерия была мало пригодна для столь важной разведочной службы и даже для преследования. Верно говорили о тогдашних вождях, что они не умели пользоваться кавалерией для разведки. Сам Фридрих, проникнув в 1744 г. в южную Богемию, чувствовал себя как бы отрезанным, и, хотя он и располагал почти 20 000 кавалерии, он долгое время не мог узнать, где находится австрийская армия. То же случилось и в 1759 г. с армией графа Дона, которой было поручено вторгнуться в Познань и связать русских. Тогда не считали, по-видимому, возможным, говорится в труде Генерального штаба, выпустить из рук этот ценный, трудно заменимый род оружия, а если и высылали порою вперед отдельные разъезды на довольно далекое расстояние, то не принимали никаких мер, чтобы облегчить им своевременную доставку назад донесений.
Однако эта неумелость имеет свои более глубокие корни в том, что в составе кавалерии было много ненадежных людей, конечно, далеко не столько, сколько в пехоте, но все же слишком много, чтобы рассылать их разъездами по обширной территории. Как и в пехоте, весь дух учебной подготовки был направлен не на выработку действенности одиночного бойца, а на создание сплоченной тактической единицы; между тем разведочная служба требует подготовки каждого единичного солдата к самостоятельности и самодеятельности. Таким образом, высокая, но односторонняя дееспособность кавалерии не столько была обусловлена неумелостью высших вождей, сколько являлась естественным последствием всей системы в целом.
Фридрих рано заметил этот недостаток; подобно тому, как он создал легкую пехоту, он и при кавалерии сформировал особый род войск, чтобы заполнить этот пробел. Это были гусары; их не причисляли к кавалерии. От отца Фридрих получил всего лишь 9 гусарских эскадронов; он довел число их до 80. Он смотрел на них, как на воинственных ребят, жадных до приключений, а также и до добычи, которые, пользуясь известной полусвободой, не будут подозрительными в отношении дезертирства, а потому ими даже можно будет пользоваться для охранения от дезертирства других воинских частей; но по этой самой причине они были слишком распущены для того дела, которого он требовал в сражении от своей кавалерии. Под Лейтеном они составляли позади пехоты четвертую линию. Особенно на них рассчитывали для преследования неприятеля.
Уже перед Семилетней войной подготовка гусар начала сравниваться с подготовкой остальных кавалерийских полков.
Более четвертой части полевой армии Фридриха состояло (в декабре 1755 г.) из кавалерии (31 000 кавалеристов на 81 000 пехоты). В первой половине XVI столетия пехота в значительной мере преобладала; во второй половине, когда произошло преобразование рыцарства в кавалерию, последняя снова возросла, и в Тридцатилетнюю войну порою достигала половины армии и даже более. В постоянных армиях вновь увеличился более дешевый род войск - пехота; при Великом Курфюрсте кавалерия составляла всего лишь седьмую часть армии. Затем количество ее постепенно повышалось и достигло своего максимума при Фридрихе.
Подобно двум другим родам оружия, артиллерия точно также подвергалась все время дальнейшему усовершенствованию, и действие ее все более усиливалось. Нововведением явилось то, что Фридрих создал конную артиллерию. Мы не будем останавливаться на частностях в деле усовершенствования орудий, которого добивались то в направлении их облегчения и большей подвижности, то в направлении усиления их действия путем увеличения калибров и объединения орудий в батареи. Главное изменение в этом роде войска, а именно - огромное увеличение численности тяжелой артиллерии, было введено не пруссаками, а австрийцами, искавшими и нашедшими в этом для себя защиту против наступательного духа пруссаков. Со вздохом пришлось Фридриху подчиниться необходимости и последовать по этому пути за австрийцами. Под Мольвицем австрийцы располагали 19 орудиями, т.е. по одному на каждую тысячу солдат, а пруссаки - 53, т.е. 2 S на 1 000 человек. Под Торгау у австрийцев было 360 орудий, или 7 с лишком на 1 000 человек, а у пруссаков 276, или 6 с лишком на 1 000.
ИССЛЕДОВАНИЕ ОТНОСИТЕЛЬНО СКОРОСТИ РУЖЕЙНОГО ОГНЯ В XVIII СТОЛЕТИИ
Основоположное исследование этого вопроса мы найдем в 'Тактическом обучении' ('Kriegsgeschichtliche Einzelschriften', 28/30, 434). Но так как в нем не учтены многие важные показания, то необходимо кое-что добавить. Вопрос этот интересен не только по существу, но и с методологической точки зрения, ибо он дает возможность судить, как легко даже у знатоков по таким простым техническим вопросам составляются ложные представления и слагаются легенды, которые кажутся едва ли доступными оспариванию и которые все же не заслуживают доверия. Я имею в виду при этом и то безусловное доверие, которое принято оказывать утверждениям Полибия по военным вопросам.
