бы оно было проиграно, наши обстоятельства от этого не ухудшились бы против их настоящего положения'37. В устах Наполеона такая фраза была бы непонятна и невозможна. На его взгляд выигранное или проигранное сражение, при каких бы то ни было положениях, коренным образом меняет обстановку. Пруссия могла залечить рану, нанесенную ей под Кунерсдорфом, Вену же - нет. Мы видели, как принцип, неоднократно провозглашенный Фридрихом, что для сражения следует привлекать все находящиеся в распоряжении силы, в значительной мере ограничивался им при практическом применении. Наполеон же проводил его действительно до конца, хотя, конечно, и это не следует понимать в абсолютном смысле38. Он пишет Мармону (15 ноября 1805 г.): 'Мне приписывают несколько большую долю таланта, чем другим, а все же, чтобы дать сражение неприятелю, которого я привык побеждать, я никогда не считаю, чтобы у меня было слишком много войск; я стягиваю к себе все то, что я могу собрать'.
Фридрих держался правила составлять возможно более широкий план кампании, про который он сам себе заранее говорил, что его проект при выполнении съежится. Этот принцип он постоянно повторяет: 'Широко задуманные планы кампании, - читаем мы в его политическом завещании 1768 г., - без всякого сомнения самые лучшие, ибо при их выполнении сразу замечаешь, что может оказаться невыполнимым, и, ограничиваясь выполнимым, продвигаешься дальше вперед, чем при маленьком проекте, который никогда ни к чему великому привести не может'. 'Такие широкие планы не всегда увенчиваются успехом; зато, если их удастся осуществить, то они решают исход войны'. 'Составьте четыре таких проекта, и если хотя бы один из них удастся осуществить, то вы вознаграждены за все ваши труды'39. Таким образом, если сравнить его первоначальные проекты с последующим их выполнением, то получается впечатление, словно его способность к действию - не на высоте его стратегических идей. Не может быть более грубой ошибки! Он вполне сознательно наперед составлял планы, выходившие за пределы возможного, с тем, чтобы в дальнейшем ни при каких обстоятельствах не оказаться ниже уровня возможного. Суровые факты ставили ему границы, он знал, что это так будет, и этого-то и хотел. Поэтому его стратегические идеи могут быть достойно оценены лишь при этой оговорке.
С Наполеоном дело обстоит иначе. Его планы не съеживались при их выполнении, но скорее разрастались. Он сам о себе говорил: 'Нет более малодушного человека, чем я, когда я составляю план кампании; я в преувеличенном виде представляю себе все опасности, и все обстоятельства рисуются мне в таких мрачных красках, как это только возможно; я нахожусь в болезненном возбуждении. Это, впрочем, не мешает мне казаться окружающим бодрым и веселым. Но раз я принял решение, я забываю все и думаю лишь об одном - что может способствовать удаче'.
В сражении Фридриха Великого все рассчитано на связанное воедино действие: первый же натиск должен принести с собою и решительный исход; а Наполеон нередко вступает в бой без определенного плана сражения, иногда даже без определенного представления о позиции, занимаемой противником. 'Завязывается бой, - говорит он, - а там будет видно, что надо делать'. Поэтому весьма значительная часть армии должна оставаться в резерве, дабы им добиться решительного исхода на пункте, который укажет полководец. В первую голову это различие между сражениями Фридриха и сражениями Наполеона надо отнести к различию в тактике, различию между линейным построением и стрелковым боем. Однако это различие связано и со стратегией. Наполеоновское сражение вырастает органически из предшествующих операций и нередко является неожиданным. Сражение Фридриха исходит из более или менее подготовленного субъективного решения, следовательно, обходится без длительной завязки и стремится к решительному исходу - чем скорее, тем лучше.
Фридрих всю жизнь возился с взвешиванием стратегических принципов, вспомогательных средств и планов. Наполеон говорил: 'Я знаю только три вещи на войне: делать десять лье в день, сражаться и затем отдыхать.
Сказанное нами об отдельном сражении, что Наполеон давал ему развертываться без предвзятой идеи, относится также и к его стратегии. Сам он говорил, что у него никогда не было заранее составленного плана кампании. Это не противоречит вышеприведенным его словам, что при разработке своих планов он всегда был полон тревоги. Нередко цитируемое изречение Мольтке гласит: 'Ни один оперативный план не может с известной уверенностью охватить события дальше первого столкновения с главными силами противника. Лишь профан может воображать, что в ходе кампании он видит последовательное проведение заранее принятой, продуманной во всех подробностях и выдержанной до конца первоначальной мысли'. В этом смысле и Наполеон говорит, что у него никогда не было плана кампании. Тем не менее для развертывания и во время развертывания его войск у него, конечно, была весьма определенная идея, и он тщательно взвешивал все возможности, которые при этом открывались, не останавливаясь, однако, заранее на той или другой из них. В стратегии измора мы постоянно встречаемся с планами кампании, заранее и издалека составленными, у Фридриха, пожалуй, не в такой мере, как у его современников, но, естественно, - также и у него.
И Наполеон не был достаточно силен для того, чтобы доводить сокрушение своих противников до той степени, до которой его доводил, например, Александр Великий, овладевший всей Персией. Даже пруссаки продолжали бы бороться в 1807 г., если бы и русские на это были готовы. Наполеон доводит свои войны до конца не одними лишь победами, а, в конечном счете, и политикой. Поэтому можно было бы сказать, что разница между ним и его предшественниками была лишь относительная. Однако мы видели, что на практике различия были основными и что Наполеон фактически действовал по принципам, логически вытекающим из стратегии сокрушения, не иначе, чем Александр Великий. Он мог так поступать, будучи уверен или считая себя вправе быть уверенным, что если в конечном счете чего-нибудь и не будет хватать до полного сокрушения противника, если он, так сказать, выдохнется, то он сумеет восполнить недостающее политикой. Да, пожалуй, мы вправе сказать, что в этом и заключается его историческое величие. В глубине своей природы Наполеон был еще более государственным человеком, чем солдатом. Ни в молодости, ни позднее он не изучал ни истории, ни теории военного дела. Все мыслящие военные того времени заняты были вопросом, не следует ли от тонких линий снова вернуться к глубоким колоннам; у лейтенанта Бонапарта мы не встречаем и следа таких размышлений. Фридрих читал решительно все, что содержала старая и новейшая литература по военному делу и военной истории. Правда, и Наполеон нередко указывал, что солдат должен изучать деяния великих полководцев, дабы у них учиться - при этом он называет Александра, Ганнибала, Цезаря, Густава Адольфа, Тюренна, Евгения, Фридриха, - но сам он, кроме Цезаря, в сущности знаком был лишь с крайне невоенными биографиями Плутарха и охотнее читал политические и морально- философские сочинения. Нет ничего более характерного для него, как его поведение в начале революционной войны. Он был французским лейтенантом; будь его наиболее сильная склонность военная, он должен был бы стремиться на фронт со своим полком, тем более что он был горячим сторонником новых идей. Между тем весь первый год молодой офицер уклонялся от участия в войне, а носился с несколько авантюристическими планами корсиканской политики. Лишь после крушения их он отправился в армию. Самый первый план большой кампании, составленный им в 1796 г., после того как он был назначен командующим армией в Италии, был построен под политическим углом зрения, на отторжении Сардинии от Австрии, а завершил он в конце концов борьбу с Австрией в 1797 г. тем, что, подступив уже к самой Вене, он не ограничился тем, что заставил побежденных уступить известные области (Бельгию и Милан), но и посулил им крупное приобретение (Венецию). То же мы наблюдаем и в его последующих войнах; при всей необузданности его фантазии он все же обладает глазомером при определении границ своих сил. Покинуло ли его с 1812 года его благоразумие, переставшее сдерживать его в известных границах, или неизбежная внутренняя необходимость вывела его за эти границы, - этот вопрос мы оставляем пока открытым. Сейчас мы остановимся лишь на том, что его обстоятельства делали для него возможным то, что для Густава Адольфа, полководцев Людовика XIV, принца Евгения и Фридриха Великого было недоступно: строить планы своих кампаний не на одном изморе, но и на сокрушении противника, с тем, чтобы завершить свое дело средствами политики.
Если бы кто вздумал заключить, что новая стратегия выросла на почве новых отношений, как их естественный продукт, сама собою, то это было бы заблуждением. Лишь творческий гений великой личности вылепил фактически новое явление из данного ему материала. Именно на этих моментах истории с особенной ясностью убеждаешься в том, что мировая история отнюдь не представляет естественно- исторический процесс, как то думают материалисты. В этом убеждаешься, когда сравниваешь первые кампании, в которых новая стратегия претворяется в действие, кампании генерала Бонапарта с кампаниями наиболее крупного из его коллег, генерала Моро.
