Карл, хотя и обладавший достаточным временем, чтобы подготовиться к новой попытке французов переправиться через Дунай, вообще не имел никакого продуманного плана сражения и колебался в нерешительности между мыслями о наступательном и оборонительном образе действий52.
Самую главную проблему наполеоновской стратегии представляет кампания 1812 г. Наполеон разбил русских под Бородином, взял Москву, был вынужден отступить и во время отступления потерял почти всю свою армию. То же случилось бы и с Фридрихом, если бы он вздумал отважиться на взятие Вены. Даже при тех силах, коими располагал Наполеон, стратегия сокрушения имеет свои пределы: не лучше ли поступил Наполеон, если бы в 1812 г. он обратился к стратегии измора и повел войну по методу Фридриха? Клаузевиц на этот вопрос дал весьма обоснованный отрицательный ответ и доказал, что наибольшие шансы выиграть эту войну французский император все же имел, ведя ее тем методом, который до тех пор ему всегда гарантировал победу. Впрочем, при существовавшем тогда распределении сил он не мог бы победить ни при помощи стратегии измора, ни при помощи стратегии сокрушения. Согласно последним изысканиям, он располагал против России 650 000 человек под ружьем, включая сюда и гарнизоны. Через границу перешло 612 00 человек, из них большая половина - не менее 350 000 человек - приходилась на главную армию в центре. Когда же он прибыл в Москву, в его распоряжении оставалось только 100 000 человек. Уже в течение первых двух недель после переправы через Неман он потерял 135 000 человек почти без боя, благодаря одному лишь дезертирству, плохому продовольствию и болезням. Французская половина войска состояла по большей части из совсем молодых людей, призванных в войска лишь в 1811 г., в их числе - много уклонявшихся, которых обучали военному делу на голландских островах, откуда они не могли дезертировать. Однако это воспитание при продвижении через пустынные русские области не выдержало испытания. Снабжение из магазинов функционировало не вполне удовлетворительно; по своему обыкновению, Наполеон не уделил этому делу достаточного внимания и не принял в расчет, что русские земли не могли дать ему тех средств, которые ему давали Италия и Германия53. Таким образом, он проиграл войну благодаря дезертирству и недостаткам снабжения, а отнюдь не благодаря русской зиме, которая понемногу истребила лишь остатки его армии ив 1812 г. наступила позднее и была значительно менее суровой, чем в другие годы. Если бы Наполеон прибыл в Москву не со 100 000, а с 200 000 человек, ему все же удалось бы удержаться в оккупированных областях, и царь, в конце концов, принял бы его условия.
Кампанию Наполеона 1812 г. можно сравнить с вторжением Фридриха в Богемию в 1744 г., когда последний, не проиграв ни одного сражения, был вынужден одним лишь действием противника на его коммуникационную линию эвакуироваться, потеряв при этом значительную часть своей армии. Сам он признавал за ошибку это вторжение (Pointe) в неприятельскую страну, но он имел возможность еще за зиму вновь устроить свою армию и сражением при Гогенфридберге восстановил нарушенное было равновесие. Как бы то ни было, Фридрих намеревался и при этом вторжении провести кампанию в духе стратегии измора, а потому его поражение было не неизгладимым, между тем как Наполеон стремился к гораздо большему - к окончательному, решительному исходу, а так как этого ему не удалось достигнуть, то и реакция оказалась гораздо более тягостной. Она ведь заключалась не в одной потере армии, но, что очень существенно, в том, что оба его союзника поневоле, Пруссия и Австрия, теперь нашли в себе мужество от него отказаться.
Таким образом, ошибка, погубившая Наполеона, заключалась не столько в том, что он переоценил силу внутренней, моральной спайки французского народа в своей империи. Правда, значительная часть французского народа с благоговением к благодарностью держалась за него или же была увлечена и ослеплена его славой; однако у немалой части эти чувства либо были неглубоки, либо совершенно противоположного свойства. За него не хотели сражаться, и люди, забранные насильно в войска, дезертировали. Правда, в 1813 г. еще раз удалось выставить в поле огромную армию, но и она в крайне тяжелых условиях осенней кампании была разрушена в значительной доле не столько неприятелем, сколько дезертирством. Как это ни странно, но, собственно говоря, мы не имеем сведений о том, что стало с дезертирами 1812 г. Надо полагать, что значительная их часть добралась до Германии и вернулась во Францию, а в 1813 г. снова была забрана в войска. Но так как каких-либо данных по этому поводу не сохранилось, то и нельзя сделать подсчета, каково именно действительное количество рекрутов, поставленных императору Францией в эти годы.
Кампания 1814 г., как то показали более глубокие исследования, всецело протекала под влиянием политических мотивов, но для 'Истории военного искусства' она представляет тот интерес, что эти политические мотивы умели облекаться в одежду правил старой стратегии. Одна партия, возглавляемая Меттернихом, стремилась к соглашению с Наполеоном и хотела, в случае если таковое не состоится, реставрации Бурбонов, другая партия хотела низвержения Наполеона, а император Александр желал на его место посадить Бернадотта. Дабы не сражаться за враждебные им цели, австрийцы отказывались от продвижения вперед и сознательно либо бессознательно маскировали эту сдержанность стратегическими соображениями. Они ссылались на то, что ни Евгений, ни Мальборо, которые ведь тоже были великими полководцами, никогда не вели операций против Парижа. Прусский король не хотел даже продолжать преследования за Рейн: Рейн представляет рубеж, и на таковом всегда, мол, следует задержаться и сперва собрать свои силы, а его генерал-адъютант Кнезебек хотел расположиться на Лангрском плоскогорье, потому что там - водораздел Франции и, следовательно, с этого пункта господствуешь над Францией.
В кампанию 1815 г. противоречие между двумя методами стратегии еще играет известную роль. Веллингтон, который, несомненно, был выдающимся генералом, все еще жил в представлениях стратегии измора. Объединенные армии союзников в Бельгии почти вдвое превосходили силы Наполеона (220 000 человек, правда, частью состоявшие из войск более низкого качества, против 128 000 превосходных солдат). Все же император был очень близок к победе, так как Веллингтон, все время озабоченный вопросами прикрытия географических ценностей, недостаточно своевременно сосредоточил свои войска для сражения, а потому опоздал к бою под Линьи, а момент сражения при Белль-Аллиансе, оставил целый корпус в 18 000 человек стоять в двух милях в стороне от поля сражения. Справедливо сравнивали такое раздробление сил с образом действий Фридриха, когда он во время сражения под Прагой оставил корпус Кейта стоять по другую сторону города. Но то, что в эпоху фридриховой стратегии если и не было обязательным, то во всяком случае являлось естественным, в эпоху Наполеона представляло тяжкий промах. Он был заглажен тем, что Гнейзенау, руководимый, наоборот, исключительно мыслью о боевом решении, отказался от непосредственных сообщений с родиной разбитой под Линьи прусской армии и направил ее отступление на Вавр, поблизости англичан, так что пруссаки имели возможность подоспеть к ним на помощь на следующий день54. Конечная победа потопила все ошибки Веллингтона в таком сиянии славы, что на них почти не обратили внимания. Но с точки зрения военной истории их необходимо особенно подчеркнуть, не как ошибки, но как доказательство могущества и вредоносности ложных теорий. Четырехдневную кампанию 1815 г. можно рассматривать как столкновение двух противоположных методов стратегии в их самом полном и выпуклом выражении. Когда эрцгерцога Карла одолевал Наполеон, то это была победа гения над пустой головой и слабым характером. Но когда Веллингтон проявил такое глубокое непонимание и при помощи маневрирования не взял Брюссель, почему он и не стянул своевременно свои войска, то у такого значительного человека и превосходного солдата, каким был Веллингтон, это можно объяснить, лишь когда ясно себе представишь, насколько он еще был в плену старых стратегических воззрений.
Если бы Веллингтон воевал только в Испании и закончил свою карьеру в 1814 г., то против него нечего было бы возразить, кроме как то, что он не подвергался высшему испытанию, а из его характера можно было бы строить предположения о том, как бы он проявил себя в нем. Но вот в 1815 г. он подвергся этому экзамену и как тактик выдержал его блестяще, но как стратег - срезался. Он разрешил лишь оборонительную часть задачи и применил испанские методы там, где они уже были неуместны.
О ПРОТИВОРЕЧИИ СТРАТЕГИИ ИЗМОРА И СТРАТЕГИИ СОКРУШЕНИЯ
В то время как я перечитывал корректуру вышеизложенного, я познакомился со статьей Отто Гинце (Otto Hinze. Friedrich der Grosse nach dem siebenjahrigen Kriege und das Politische Testament von 1768 (Forschungen zur Brandenburgpreussischen Geschichte, bd 32), из которой я заключил, что, несмотря на появление 27-го выпуска монографий Генерального штаба, время недоразумений по вопросу о стратегии Фридриха еще не миновало. Я привожу здесь отрывок из статьи Гинце дословно, дабы еще раз с возможной ясностью и полнотой выявить все те пункты, где мысль сбивается с правильного пути или где заблуждение
