было в Канны, но принуждены были затем сдаться Ганнибалу. Лишь незначительной части удалось скрыться в Канузие. Небольшая кучка одиночками рассеялась по лесу.
Так окончилось сражение римлян с Ганнибалом, длившееся с 2 час. дня до 2 час. ночи. Оно известно у римлян своим великим поражением, ибо в течение немногих часов 50 000 римлян пали, а большее число их было взято вечером в плен. Погибло также много сенаторов, принимавших участие в походе, а равно и все военачальники, командный состав и оба храбрейших полководца. Лишь трусливый виновник поражения бежал вначале боя. В течение двух лет борьбы с Ганнибалом в Италии римляне потеряли 100 000 воинов - своих и союзных.
Таким образом, Ганнибал в один день пустил в ход 4 хитроумных приема: использование благоприятного для него ветра, ложную перебежку кельтиберов, подстроенное бегство одних частей и засаду других в глубоких горных ущельях. После одержанной им исключительно блестящей победы Ганнибал немедленно по окончании боя объехал поле сражения и осматривал павших. Среди них он увидел также трупы отважнейших своих друзей. В горести он воскликнул со слезами: 'Другой такой победы мне не нужно!' Те же слова произнес ранее Пирр, царь эпирский, одержавший с огромными потерями победу над римлянами в Италии.
Часть римских воинов, бежавших с поля сражения, собралась в большом лагере и, выбрав поздней ночью Публия Семпрония предводителем, прорвалась сквозь строй уставших и сонных сторожевых постов Ганнибала и в числе 10 000 бежала в Канузий.
Оставшиеся в малом лагере 5 000 чел. на следующий день попали в плен к Ганнибалу. Теренций собрал остаток рассеянного войска и, приложив все усилия, чтобы ободрить его, дал им в предводители одного из трибунов - Сципиона, а сам поспешил в Рим.
Так повествует Аппиан.
Примечание к 3-му изданию. Я оставил эту главу без изменений, хотя в одном пункте мой взгляд поколеблен. По общепринятому до сих пор мнению, Полибий в основных вопросах своего повествования непосредственно черпал сведения из карфагенского первоисточника. Этим источником почитали грека Силена, который, как мы полагали, находился в свите Ганнибала. Но Дессау в своем труде 'Источники наших познаний о Второй Пунической войне' (Н. Dessau, ЬЬег die Quellen unseres Wissens vom Zweiten punischen Kriege, Hermes, т. 51, вып. 3, 1916 г.) доказывает, что это утверждение очень шатко. Но оба приводимых доказательства не выдерживают критики. Во-первых, всякий источник, берущий свое начало из карфагенского лагеря, он считает источником тенденциозным, что совершенно необязательно; во- вторых, он вообще не верит, что Ганнибал первоначально окружил себя греческими литераторами. Он-де приблизил их к себе лишь после того, как завладел большим числом греческих городов в Нижней Италии. Но это безусловно неверно. Греческий язык был международным и литературным языком тогдашнего культурного мира. Даже римский сенатор Фабий писал свой исторический труд на греческом языке. Думать, что Ганнибал не владел в совершенстве греческим языком и не окружил себя в лагере образованными греками, значит составить себе о нем представление, как о совершенно необразованном человеке. Трудно себе представить, чтобы он не изучал историю подвигов Александра, а для этого ему необходимы были греческие учителя и чтецы. Греки ему были необходимы также для дипломатических переговоров и разведки. Поэтому он, подобно Александру, должен был с самого начала иметь в своем кругу литераторов, которые воспевали бы его подвиги. Но я не хочу повторять ошибку Дессау и считать доказанным то, о чем мы при наличии имеющегося материала можем только строить известные предположения. Поэтому считаю - хотя не достоверным, но вероятным, - что Дессау прав и что наиболее ценные данные у Полибия, приписываемые нами до сих пор Силену, исходят от Фабия Пиктора. В этом случае мы не черпаем непосредственно из карфагенского источника. Сам Фабий почерпнул их от карфагенских пленных и перебежчиков. Так, Дессау уверяет, что в 210 г. командир одной нумидийской части Муттин перешел к римлянам, занял в Риме очень видное положение и в 190 г., при Сципионе, принимал участие в походе против Антиоха. Этот пунический военачальник и был, очевидно, тем выдающимся военным источником из карфагенского лагеря, который приковывает наше внимание и вызывает чувство восхищения при чтении Полибия.
Если это предположение правильно, то оно наипростейшим образом разрешает некоторые трудные вопросы относительно сражения при Каннах. Полибий называет подковообразную форму боевого порядка пунической пехоты серпообразной, представляя себе этот полумесяц в виде изгиба (Kvprwjua), что тактически невозможно. Тут мнения всех исследователей сходятся. Совершенно исключается, чтобы подобное дилетантское определение исходило от самого Полибия. Оно взято из какого-то источника. Очевидно, между военным первоисточником и Полибием имелось еще третье лицо, способное дать такое несуразное определение. Вполне возможно, что перед нами рассказ крупного нумидийского военачальника в передаче сенатора Фабия, малознакомого с военным делом. Не исключена, конечно, возможность, что и Силен, находившийся в штабе Ганнибала, мог допустить такое недоразумение, но это предположение гораздо менее вероятно.
В описании войны у Полибия бросается в глаза то обстоятельство, что значение тыловой атаки кавалерии очень затушевано по сравнению с охватом фланга пехотой, и в связи с этим особенно сильно подчеркивается скопление римской пехоты к середине. Эту трактовку я уже пытался объяснить психологически, с точки зрения штаб-квартиры. Но не менее, если не более, правдоподобно предположение, что рассказ исходит от Фабия, слышавшего его в свою очередь от начальника африканской пехоты, того же Муттина. Муттин был достаточно просвещен в военном искусстве, чтобы по достоинству оценить значение кавалерийской атаки, но желание подчеркнуть подвиги собственных частей так велико, что невольно приводит его к некоторым противоречиям.
Дессау нашел поддержку своему взгляду у Белоха, доказывавшего еще до Дессау в труде о сражении при Треббии ('Histor. Zeitschr.', т. 114, 1915 г.), что свои сведения Полибий почерпнул не от Силена, а от Фабия. Все неясности, встречающиеся в описаниях перехода через Альпы, сражения при Треббии, перехода через Апеннины, сражения при Тразимене, над которым так ломают головы современные исследователи, можно объяснить тем, что данные Полибия исходят не непосредственно от человека из штаба Ганнибала, а от Фабия, своеобразно преломившего рассказ какого-то пунического военачальника.
Что зависимость Полибия от его источников была гораздо большей, чем обычно думают, Дессау устанавливает с большой достоверностью. Кромайер в оценке авторитета Полибия переходит от одной крайности к другой. Вначале он выступает в качестве защитника, во II же томе 'Полей сражения' ('Schlachtfelder') не хочет признавать ни его военных выводов, ни фактических данных (ср. 'О военных действиях в сражении при Магнезии' - 'Kriegerisches zur Schlacht bei Magnesia'). Говоря же о сражении при Каннах, он старается разбить меня при помощи авторитета Полибия и заявляет Карстедту: 'Не понимаю, как кто-либо может не признавать или исправлять ясные слова древнего военного писателя, величайшего из всех, живших до Цезаря' (стр. 434). Допустим, что это так. Но что касается несогласий между мною и Кромайером в вопросе о Каннах, то тут дело не в признании или отрицания Полибия, а в том, какие поправки наиболее рационально внести в кривизну карфагенского фронта, о котором говорит Полибий. Ведь ее не приняли ни я, ни Кромайер. Я истолковал понятие 'полумесяц' как современную подковообразную форму. Кромайер понимает форму полумесяца как уступообразное построение, которое тактически так же невозможно, как кривая лини'. Второе разногласие -сосредоточения римлян в центре. Хотя, на мой взгляд, мы имеем здесь, дело с действительным происшествием, но и оно вследствие вышеизложенных причин очень преувеличено. По моему мнению, римляне с самого начала рассчитывали на глубокий массовый натиск. При численно превосходящей, но тактически неподготовленной пехоте они иначе действовать не могли.
По Кромайеру, римский фронт вначале был развернут очень свободно, и только во время наступления - в силу какого-то массового безумия - римляне, вопреки привычному им военному образу действия, сгрудились к середине. Заметьте при этом, что они, по Кромайеру, не были взяты в тиски пуническими обходными колоннами, а при наступлении добровольно так укоротили фронт, что карфагеняне могли зайти с флангов. Помимо несуразности такою. предположения, оно само собою отпадает еще потому, что при данном положении римские, фланговые части должны были бы отодвинуться на 700 м в сторону. Так как одновременное продвижение вперед может быть лишь очень коротким, то, очевидно, дело идет только о боковом продвижении. Легко представить себе, что означает боковое передвижение больших масс
