бесовские, а еловцы мочальные, а венцы соломяные с сеном смешаны, а мишени писаны на шлемех чернилом: „Сей есть сатанино воинство“. И повеле на лошадях водити их по граду и сретающим их повеле плевати на них и глаголати: „Сей есть врази божий, християнскии хульницы“. Потом же повеле их вести от града 40 поприщь и шлемы на главах их повеле сожещи, хотя устрашити и прочая еретики. Инии же от державнаго осужаются в заточение. Видяще же иже на Москве еретицы, Федор Курицын и брат его Волк, и слышавше, елико пострадаше в Великом Новеграде еретицы от владыки Генадия, печалию оскорбишася о сем и абие умыслиша сице, приходят к державному и молят, яко да шлет в Великий Новград, в Юрьев монастырь, архиморита чернца, его же сами научиша, Касияна, ереси и жидовству. Великий же князь повеле ему быти. Он же приим область от державнаго и пришед в Великий Новград. Архиморит Касиян начал жити в Юрьеве монастыре и вся еретики к себе собирающе з дерзновением, не бояшеся архиепископа Генадия, понеже помощь имеяше от дияка великого князя от Федора Курицына. Прииде же с ним в Новград и брат его само черной. И много содеяша сквернения на божественныя церкви и на святыя иконы и на честныя кресты. И писа на них архиепископ Генадий о их еретичестве к великому князю.
Того же году повелением великого князя Ивана Васильевича всеа Русии бысть собор на Москве на ноугородцских еретиков по писму ноугородцкаго архиепископа Генадия. На соборе же бысть великий князь Василий Иванович вместо самодержавнаго отца своего и господин преосвещенный Зосима, митрополит всеа Русии, и Тихон, архиепископ ростовский, и епископы: Нифонт суздальский, Симеон резанский, Васьян тверский, Прохор сарский, Филефей пермский и троецкий Сергиева монастыря игумен Афонасей, и пустынницы, добродетельный старцы Паисия и Нил, и мнози архимориты, и игумены, протапопы, и священницы, и дияконы, и весь освященный собор руския митрополия. И тако собрашася и по истинне подвизася на тех богоотступных новгородцких еретиков и на всех единомысленников их, хотящих развратити християнскую веру, ей же не удолеша, но яко камень приразишася и сами сотрени быша и погибоша, иже многих простых людей прельстиша своими скверными ересми. На собор же той приведени быша и вопрошаемы о еретическом злодействе их, они же окаяннии [и] первие убо много коварствоваху, укрывающа своя беззакония и в своих ересех запирающеся, но не по ложному свидетельству обличени быша. И тако акаяннии весь яд безумия своего сами излияша и явно обнажита вся своя богоотступная дела, и начата глаголати неподобная. И абие яко во иступление ума сташа, и быша яко безгласни. Их же по правилом святых апостол и святых отец от святыя соборныя церкви отлучиша и ис сану извергоша и проклятию предата; овии же по градцкому закону смерти предани быша. Дияка же Волка Курицына и Митю Коноплева, и Некраса Рукавова, и юрьевскаго архиморита Касияна, и брата его, и иных многих еретиков сожгоша в Новеграде и на Москве. Прочиих же в заточение и в темницы розослаша, иных же по монастырем. Святую же непорочную и православную веру утвердиша и прославиша святую троицу во едином Божестве: отца и сына и святаго духа ныне и присно и во веки веком, аминь…»
После 1917 года отечественные историки и философы пытались избавиться от термина «жидовствующие». В энциклопедиях, словарях, справочниках, где невозможно было обойти это оригинальное явление в русской духовной жизни, как правило, указывалось на устарелость или неупотребляемость данного понятия в современной науке. Серьезных исследований на данную тему практически не проводилось. Публикации не приветствовались, а прежние, дореволюционные,[24] либо вычеркивались из рекомендательных списков, либо же вообще сдавались в спецхран. О сути самой ереси — там, где проигнорировать ее было невозможно, — сообщалось предельно абстрактно со сглаживанием «острых углов», дабы не дай Бог не получилось бы, что иудеи пытались совратить с пути истинного русских православных людей. Считалось также, по-видимому, что само название «жидовствующие» оскорбляет чувства современных евреев. Однако ни в подобном подходе, ни в возможном объяснении нет никакой логики. Дело в том, что в повальном увлечении новгородцев (а еще ранее и москвичей) ветхозаветной проблематикой вообще и талмудической, в частности, виноваты исключительно сами русские. Иудеи же лишь удовлетворяли, так сказать, природную любознательность русского люда. Мало того, предостерегали народ от чрезмерного увлечения «запретным плодом». Разве виноват Захарий Схария в том, что новгородские дурни осаждали его со слезной просьбой сделать им обрезание? Так что во всем случившемся обвинять следует только себя и никого больше. Как говорят в народе: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива»…
Что касается якобы ругательного слова «жид», то ничего обидного, уничижительного в нем нет. Слово «еврей» долгое время использовалось лишь в церковнославянском языке как переводное из греческого, а в народном и беллетристическом обиходе употреблялся его эквивалент «жид» — тоже переводное слово, но заимствованное через западноевропейские (предположительно — романские) языки. Дабы убедиться в сказанном, достаточно открыть на соответствующих страницах 5-й том «Словаря русского языка XI–XVII вв.» (М., 1978) или же классические произведения Пушкина (например, «Скупой рыцарь»), Гоголя (например, «Тарас Бульба») или Лескова (например, «Жидовская кувырколлегия»). Лишь в XX веке слово приобрело оскорбительный оттенок.
* * * Личность Ивана Грозного (рис. 133), малолеткой восшедшего на российский престол после скоропостижной смерти отца — Василия III, и по сей день продолжает будоражить умы ученого и неученого люда. Его колоритная фигура по-прежнему возвышается среди бесчисленной вереницы персонажей мировой и русской истории, а его бурная и жестокая деятельность так и не получила однозначной оценки. Новейшая монография историка Б.Н. Флори, посвященная Ивану Грозному (вышла в 1999 году в серии «Жизнь замечательных людей»), завершается несколько необычным для ученого пассажем: «Приходится честно сказать читателю, что на вопрос об историческом значении деятельности Ивана IV мы до сих пор не имеем окончательного ответа. Остается лишь надеяться, что его могут принести труды новых поколений исследователей». Вот так! Дописались, так сказать…
Рис. 133. Иван IV (Грозный). Художник Виктор Васнецов
Но что нового, собственно, могут сказать последующие поколения историков, если все, что только можно было сказать, давным-давно сказано, а вся грязь, какую только можно было собрать по самым дальним закоулкам, давным-давно на царя Ивана вылита целыми ушатами. Казалось бы, в такой ситуации не приходится особенно рассчитывать на какие-то объективные критерии. Но это только с точки зрения тех, кто неспособен прояснить в конец запутанный вопрос. На самом деле надежные критерии для правильной оценки фигуры Ивана Грозного — сколь бы противоречивой она ни выглядела — уже выработаны и доступны каждому желающему. Это — мнение народа, запечатленное в его песнях, сказаниях, легендах. Здесь нет никаких содроганий и стенаний по поводу безвинно пролитой крови бояр да князей или сетований по поводу патологических отклонений в поведении царя Ивана. В народной памяти он остался выдающимся правителем, более того — народным заступником. Не верите? Тогда прочитайте это предание:
«Когда на Москве был царем Иван Грозный, он хотел делать все дела по закону христианскому, а бояре гнули все по-своему, перечили ему и лгали. И стала народу тягота великая, и начал он клясть царя за неправды боярские, а царь совсем и не знал обо всех их утеснениях. Насмелились тогда разные ходоки, пришли в Москву и рассказали царю, как ослушаются его князи-бояре, как разоряют людей православных, а сами грабят казну многую и похваляются самого царя известь. Разозлился тогда царь на бояр и велел виноватых казнить и вешать. Тогда бояре совсем перестали его слушаться и начали его ссылать из царства вон неволею. Как ни грозен был царь, а убоялся бояр и выехал с горем из дворца своего, попрощался с народом и отправился куда глаза глядят. Все его покинули, только один любимый его боярин поехал с ним вместе. Долго ли, коротко ли ехали они по лесу — и встосковался царь по своему царству, и молвил своему боярину: — „Вот Бог избрал меня на Московское царство, а я стал хуже последнего раба. Нигде нет мне пристанища, никто меня не пожалеет и куска хлеба взять негде“. Только смотрят на лес, а березка кудрявая стоит впереди них и кланяется царю. Поклонилась низко раз, другой и
