Вечер и правда был безупречен. Редкие перья облаков розовели короткими штрихами на ковре заката. Море сливалось с небом, золотая жемчужина солнца катилась по цветущему перламутру небес все ниже, багровея и меняя оттенки. Отблески на воде, ровной, едва намечающей рябь, лениво шевелились золотыми рыбками.
— Тоими, — пищала дочка араави, едва освоившая осознанную речь, — Тоими, хочу песенку.
— Не донимай своего хранителя, — улыбалась ее мама. — Папа Роол расстроится. Онэи, уймись.
— Про белого дельфина! Хочу! — требовательно велела Онэи. Пока это была самая длинная из доступных ей фраз. — Тоими!
— Лучше уж я спою, — сдался сирена, поднимая на руки сокровище кораллового араави. — Ты самая упрямая девочка на свете.
— Про дельфина! — подтвердила Онэи. — Хочу песенку. Хочу.
— Иногда я думаю, что сиренам не стоит давать волю, — забеспокоилась мама маленькой Онэи. — Я слышу, как она вынуждает нас подчиняться, или мне чудится? Рановато для голоса.
— Я пою про дельфина каждый вечер, — пожал плечами Тоими. — Она хорошо засыпает. Это ведь совсем маленький каприз, ничуть не ужасный, посильный.
— Белого дельфина, — заулыбалась Онэи, ловко цепляясь ручкой за знак храма на шее своего хранителя. — Пожалуйста.
— Какое хорошее слово ты выучила — пожалуйста, — порадовался сирена. — Теперь точно спою. А «спасибо» ты тоже знаешь?
— До «спасибо» она успевает заснуть, — отметил страж древней крови, удерживающий борт небольшой лодки. — Все готово, славная энэи. Но я бы осмелился еще раз просить вас: не отплывайте в ночь. Владыка Роол вернется через восемь дней, и вы вместе…
— Хор находится на западе с начала сезона дождей, — качнула головой сирена. — Я не сумею достойно спеть на празднике второго цветения, если не буду с ними теперь. Нельзя подводить Роола. Если он меня балует, я не могу бесконечно пользоваться его добротой, как капризный ребенок.
Страж древней крови сокрушенно покачал головой. Ему не нравились ни поспешность путешествия, ни малая охрана лодки. Если разобраться, это и есть каприз. Араави Граат именно так и сказал, но избалованная своенравная жена владыки Роола все равно настояла на исполнении ее затеи с поездкой…
Весла опытных гребцов ушли в воду без всплеска, и лодка выбралась из тени причала на сияющий перламутр закатного моря. Тихий голос Тоими начал выплетать узор звука, наполняя его силой убеждения: малышке пора спать! К тому же хранитель полагал тайком от всех, что добавка звучания полезна для развития собственных способностей Онэи.
Страж в синих одеждах долго стоял у края причала, провожая взглядом лодку. Затем его внимание привлек невнятный короткий звук. Обернувшись, воин увидел на краю доски плоский мокрый камень, прижимающий такой же мокрый листок. По багрово-розовой волне бежали темные круги, окольцованные золотыми ободьями бликов. Оримэо хмыкнул, подобрал записку и со всей доступной ему скоростью помчался в замок сирина, от пристани которого и ушла лодка. Листок в ладони был надежно расправлен, так он мог просохнуть без угрозы для текста. Подобным образом — записками — араави предупреждали о неприятностях уже не раз. Было вполне надежно установлено: сведения доставляют пловцы из дворца его великолепия. Но кто распоряжается ими, кто составляет тексты? Этого не знал и сам Роол.
Эраи Граат, осунувшийся и повзрослевший за время мятежа сирен, прочел записку, не говоря ни единого слова. Оглянулся на пожилую дочь моря, временно заменившую Элиис в крепости:
— Энэи Ютэо, у нас опять беда. Вы устали, но более мне некого просить об одолжении.
— Ты вежливый мальчик, — улыбнулась сирин. — К тому же любая из нас мечтает оказаться в море. С тех пор как я с ним познакомилась, в моей старой глупой жизни появился смысл. Иди собирай людей. А меня проводит мой милый Боу. Он такой хорошенький, я обожаю его угощать и гладить по голове.
Молодой хранитель с отчаянием глянул на своего араави. Потом на огромное блюдо с пирожными, украшающее низкий стол. Все они предназначались ему одному, любимцу энэи Ютэо, самому миленькому и хорошенькому, так похожему на сына…
— Я охрипну, у меня зубы склеятся от сладкого, — шепотом взмолился Боу: он знал, что сирин глуховата. — Лишусь голоса!
— Плыть нам предстоит далеко, — пряча улыбку, сообщил Граат, жестом подзывая стражей. — Упакуйте пирожные, в дороге пригодятся. И спешите к лодке. Газур намерен захватить жену Роола.
— Да как он смеет, — ужаснулась сирин. — Вот подлец! Меня сманивал к себе во дворец, сына в могилу свел… А ведь какой был даровитый малыш! Одна беда, родился в дурное время. Как подрос, отняли его, во дворец отвезли, газуру подарили. Уж он и послушный был, и разумный, а разве угодишь этому гнилодушному спруту?
Старушка судорожно вздохнула, привычно смахивая слезинки. Боу бережно поддержал сирина под локоть и повел коридорами к пристани. Он слышал историю сына Ютэо так часто, что давно выучил наизусть. Но до сих пор от повторения легче на душе не становилось. Если бы не араави Граат, его собственная мама могла бы, узнав о гибели сына в крепости, точно так же отчаяться и погаснуть. Как и Ютэо, хранительница Лоота могла бы попытаться укрыться от непосильного груза беды в прошлом, отрекшись от приятия настоящего. С нездоровым упрямством она повторяла бы каждому слушателю, как выглядел сын, как он рос и до чего был умен. В крепости на Итоозе пожилую Ютэо, невнятно бормочущую и постанывающую, все до единого стражи полагали безумной. Однако с осени женщине по приказу Роола дозволили бывать на берегу моря, приставив к ней лекаря и опытную сирену. И теперь Ютэо вполне уверенно осознавала окружающий мир, охотно общалась с людьми, без ошибки выговаривала имена знакомых и даже находила интерес в развитии своего дара, изрядно потускневшего от времени и горя. Перемены к лучшему стали особенно заметны с тех пор, как на Итоозу приплыл араави Граат и сирин впервые увидела его хранителя, которого то и дело, сбиваясь или намеренно ошибаясь, называла сыном…
— Вооти, мы ведь поплывем в одной лодке? — Сирин погладила синюю рубаху Боу и бережно одернула ее, удаляя случайные складки.
— Конечно, матушка, — отозвался хранитель. Он привык откликаться на чужое имя и звать Ютэо матушкой. Ей это было очень важно. — И вы, и я, и араави.
— А твоя вторая мама, Лоота? — забеспокоилась сирин. — Как она, тоже поплывет? Она у тебя хорошая, Боу. Даже не сердится, что я пеку тебе пирожные по редким рецептам далекого севера и ты кушаешь их лучше, чем всякие иные, не домашние.
— Мама тоже поплывет, она станет вас оберегать. Лоота будет с вами постоянно, я и араави несколько позже, может статься, перейдем на другую лодку, но ненадолго.
— Хорошо, идите себе, — загадочно улыбнулась Ютэо. — Мы с Лоотой сможем вволю о тебе поговорить. О-о, я намереваюсь начать очень важный разговор. В храме во славу Сиирэл поет столько красивых девушек! Ты им всем нравишься. Я вижу, а она как-то и не задумывается, хотя давно пора. У тебя в голове есть мысли о ком-то, я вижу, Вооти. Они пустые, их надо выбросить, но мысли — они не песок, их нельзя просто вытряхнуть, их надо заменить на иные.
Боу опасливо покосился на свою самозваную маму. Тема о мыслях и девушках была совсем новой. По крайней мере сам он впервые слышал подобное и поежился от неприятного предчувствия, скорее даже подозрения: две его матушки могут сойтись во взглядах по указанному вопросу. И что тогда? Им обеим, пожалуй, сам араави не возразит…
Стражи уже ждали на причале. У воды аоори выстроил десяток воинов древней крови, и все уважительно поклонились сирину, прижимая ладони к сердцу. Ютэо гордо выпрямилась, плотнее вцепилась в руку «сына» и повела его на лодку. Вот какой у нее мальчик! Самому араави хранитель, и никак не меньше.
— Когда хор вернется с западных островов, — добавила сирин, не забыв важную для себя мысль, — я тебя познакомлю с хорошими девочками. Сколько можно с оружием прыгать по каменным плитам двора! Ты слишком уж старательный, ничуть не жалеешь себя, не уделяешь себе времени, не отдыхаешь. Того и гляди похудеешь от непосильных трудов… а где же твои любимые пирожные?
