- Я только посмотрю на один город, осторожно, - предположил Ичивари. - Там каменные дома в три яруса, а то и в пять. Там картины, большая площадь с часами, мощеные улицы. Лошади, кузница, телеги особенные. Библиотека... Университет!
Слова определенно таили в себе некую колдовскую притягательность, и произнесенные вслух, не сгинули слабым эхом, не рассыпались и не пропали. За ними было слишком много мечтаний и рассказов, детского восторга и более взрослого интереса. А еще за словами пряталось в засаде ревнивое огорчение - у нас так мало знаний, а там, за морем, их куда больше! Там настоящие профессоры, и книг так много, что они не поместятся и в двух домах, и даже в трех... Ичивари прикрыл глаза и представил себе город со светлыми каменными мостовыми, с медными крышами, с красивой коновязью, нарядно одетыми людьми в удобных башмаках. Кто-то бежит в университет, у него сумка с книгами, а кто-то степенно шагает на работу. Еще есть градоправитель. Он живет в самой середине города и разбирает жалобы жителей, он мудрый вождь, у него хранятся законы, записанные на бумаге. Здесь ведь много законов! Их очень давно начали создавать и преуспели в описании того, что пока даже и не известно народу зеленого мира...
- Город посетить надо, - выдохнул сын вождя, открыл глаза, уже горящие азартом предстоящего обретения знаний о мире, неведомых пока никому в его народе. - Я буду осторожен. Вырежу палку и назовусь страждущим. Веру здешнюю я знаю, молитвы их освоил, именование людей заучил, приветствия и все прочее тоже, уж Алонзо постарался, и не зря... Верховым кланяться, у кого герб и перед кем слуга, тем низко кланяться. Разберусь. Сперва со стороны погляжу, как другие себя ведут, а потом и сам попривыкну. Деньги у меня есть. Золота два неровных кругляша, серебра семь рубленых кусочков, меди вон - полная горсть. Сколько стоит рыба, я знаю, про хлеб он тоже говорил... Тут до города ходу - два дня, я мигом!
Убедив себя в допустимости и даже полезности затеи, Ичивари широко улыбнулся, упал на спину в густую траву и подставил лицо солнцу. Идти надо вечером. Тем более в первый раз, примеряясь к этой их местности, осматривая лес и пробуя шагать в башмаках. Пока же он заслужил отдых. Лес дышит покоем, птицы посвистывают и щелкают редко, все же конец лета. Но в их голосах, пусть и незнакомых, нет тревоги. Никто не бродит по запретному лесу нелюдимого вассала. Ичивари прикрыл веки и провалился в сон, продолжая слушать лес.
Открыл он глаза уже в сумерках, зевнул, покачал головой - поесть бы не мешало! Но пока не время и не место. Надо вырезать палку, прочесать пальцами непривычно короткие волосы, поправить нитку на шее, помещая знак чаши точно меж ключиц.
- До университета и обратно, - еще раз предупредил себя сын вождя, в мыслях уже мечтающий повидать и замок герцога, и столицу страны, и корабельные верфи.
От башмаков, вздыхая и виновато пожимая плечами, пришлось отказаться на второй сотне шагов. Они скрипели, нещадно терли и оставляли следы. Ичивари повесил их на палку и зашагал шире, увереннее. Потом вспомнил о сорока милях, попробовал эти мили перевести в километры.
До прихода бледных махиги вымеряли расстояние пешими переходами. Люди моря знали несколько мер, чаще всего фермеры зеленого мира упоминали принятую на севере их прежней родины, привычную для 'исконных тагоррийцев', как себя порой звали старики, тем отделяя от южан-шамхаров. И расстояние они вымеряют не по-южному, в лье, а на сакрийский лад - в милях. Перенять способ учета длины от бледных не пожелал в зеленом мире никто, зачем свои земли вымерять так, словно они - колония, собственность захватчика? Дикость и неточность пеших переходов для нового времени мало годилась. Махиги задумались...
Понятие 'to metrov', происходящее из древнейшего языка, оказалось крепко сидящим в памяти одного из фермеров, у которого долго жил настоящий профессор, поправляя бычьей кровью свое чахлое здоровье. Профессор городил малопонятное о каком-то 'ускорении' и еще о качании маятника. В деревне профессору было скучно, и он охотно излагал свои мысли единственному любознательному слушателю - тогда фермер был еще ребенком и впитывал все новое охотно. Гость говорил и говорил, пояснял с усердием, рисовал картинки, а малыш запомнил, как умеют помнить только дети, до последней линии - пусть иной раз не понимая ни единого штриха. Однако и в старости он нарисовал без существенных ошибок то, что видел однажды, передал листки деду Магуру. Еще фермер сказал, что никому в университете бледных идея не пришлась по душе. И что профессор вздыхал: еще не время... Желание быть впереди бледных во внедрении важного и умного стало последним доводом в пользу метра - и слово прижилось. Маятник сделали, метр по его качанию разметили, потом вычислили десиметр, обычно определяемый приблизительно в шагах. Стометр чаще всего оценивали на глаз. А для карт и изображения границ понадобился уже и километр, слово придумал дед Магур, большой поклонник чужого древнего языка, корни которого он выискивал во многих словах тагоррийцев и сакров...
Вспоминая и улыбаясь, Ичивари довольно быстро перевел мили в привычные километры - больше шестидесяти их до дороги - покачал головой и заторопился. Оказаться на рассвете в полях, эдаким пугалом в старой рубахе среди голого места - нехорошо. Если он страждущий, его место близ каменной дороги. Там и надо провести день. Прячась, рассматривая путников и выдумывая удобный способ купить еду. Потому что у бледных еду не добывают сами, а именно покупают. Готовую. Просить же не принято, это называется нищенство. Непонятно... Дома любой охотник, заглянувший в селение, будет накормлен первой же хозяйкой, как можно иначе? Верно ведь и обратное, он поделится добычей, шагнув под гостеприимный кров...
- Разберусь, - еще раз утешил себя Ичивари, укрепляя на миг пошатнувшуюся уверенность в том, что он прав, покидая лес.
День, проведенный у обочины, в удобной заросли пыльного кустарника, доказал: жизнь в мире бледных не так уж и сложна. Устроена совсем иначе, но поддается изучению. Людей тут невероятно много, они идут и едут, поднимая облака пыли и создавая грохот и шум, распугивающие живность по всей округе. Они говорят в полный голос, не слушая лес и не подставляя лицо ветру. Путники в большинстве - замкнутые в себе люди, постоянно глядящие под ноги, сутулые. Еще тагоррийцы редко улыбаются и неохотно заговаривают с незнакомцами. Двум служителям ордена кланялись в ноги, от верховых шарахались, ограждая себя знаком света и испуганно щурясь. Шли все больше по обочинке, оставляя середину дороги телегам и красивым повозкам, один вид которых вызывал у Ичивари восторг. А лошади... Конечно, не было ни одной, равной в красоте Шагари. Нарядных, с узорной шкурой в пятнах света, вообще почти и не встречалось. Видимо, лучших увезли на зеленый берег, - решил для самого себя Ичивари, гордясь счастливым жеребцом народа махигов. Но встречались тут рослые кони с приятной внешностью, пышногривые, ухоженные и мощные. Даже воин хакка со сложением Гимбы мог бы подобрать коня на этом берегу, - осознал сын вождя, охая и провожая взглядом темного, как ночь, огромного жеребца. Тот ставил ноги уверенно, брякая по камням звучно, и тянул тяжеленную повозку, по одному своему виду несдвигаемую с места. Вся повозка была черная, похожая на огромный ящик, щедро окованный медью. Коня сопровождали вооруженные люди, три десятка. Видимо, столь славная лошадь делала важное и ответственное дело.
К ночи Ичивари счел себя вполне готовым выйти на прохладную беспыльную дорогу. Правда, в темноте бледные наоборот, все до единого устроились отдыхать. Их поведение показалось сыну вождя нелепым. Сумерки, свежо, пыль осела - чего еще желать? Иди себе и иди без устали. Тем более впереди лесок, такой приятный, зеленый, шепчущий о живом и родном...
- Ну и пусть спят, вот ведь лентяи, - сердито буркнул Ичивари.
Поудобнее перехватил палку, к которой до сих пор были привязаны башмаки, и выбрался из кустов на дорогу. Камни еще хранили след тепла, пыль осела плотным мягким слоем и шагать по ней было приятно. Стихшая опустевшая дорога чем-то напоминала свою, знакомую, ведущую вдоль берега по секвойевому лесу в степи магиоров. Ичивари шел, улыбался, слушал посвист птиц и размышлял о том, что мир бледных не беспросветно плох, если разобраться и притерпеться.
Лес явно не принадлежал вассалу. В нем жили люди. Даже теперь, ночью, они двигались по каким-то своим делам, правда, предпочитали мелкие тропы. Ичивари дважды отслеживал перемещения и даже вежливо кивал чужакам, но его то ли не замечали, то ли не находили нужным отвечать на приветствие. Третий тагорриец попался более общительный и совсем не пугливый. Он сидел на поваленном стволе у самой обочины и осматривал свою ногу. Обернулся в сторону Ичивари, едва появившегося из-за изгиба дороги. Указал широким жестом на бледную пятку.
