Повседневная жизнь Испании Золотого века

в человеческом обличье», рядом с которой сидели ангел с большими крашеными крыльями и император, у которого на голове была корона, казавшаяся золотой; у их ног сидел «Бог, которого называли Купидон, без повязки на глазах, но с луком, колчаном и стрелами…». Храброму рыцарю, который, предчувствуя великое приключение, хотел остановить эту «лодку Харона», кучер-дьявол объяснил: «Сеньор, мы артисты труппы Ангуло эль Мало; мы давали сегодня утром (восьмым утром праздника Тела Господня) представление в одной деревне, которая находится на другой стороне этого холма, auto „Двор Смерти“, и мы должны будем снова играть его сегодня в полдень в другой деревне, которую вы здесь видите; поскольку расстояние маленькое, чтобы не переодеваться лишний раз, мы отправились в путь прямо в тех костюмах, в которых играем спектакль».^{166}

* * *

Интерес, который вызывал к себе театр, в различных формах проявлялся в том, какое место он занимал в нравственных устремлениях испанцев, и в той оживленной полемике, которую он пробуждал. Противники театра ставили ему в упрек не столько смесь серьезного и гротескного в самом спектакле, сколько тот распутный образ жизни, который вели некоторые актеры и актрисы, изображавшие на сцене святых и Деву Марию в autos и других религиозных драмах; комедии интриг, разжигавшие людские страсти, представляли собой прежде всего школу безнравственности. Потому-то Церковь и относилась столь сурово к актерам, которым она отказывала в причастии — парадоксальная позиция, поскольку именно актерам принадлежала честь наставлять верующих своими спектаклями autos sacramentales, и, сверх того, прибыль от коммерческой деятельности театра большей частью расходовалась на религиозные или благотворительные цели. Обычно религиозные братства и приюты были собственниками или концессионерами театров, находившихся в крупных городах, и отдавали театральную труппу внаем импресарио. Поэтому, когда король Филипп IV в 1646 году вследствие политических и военных катаклизмов, изнуривших Испанию, решил запретить все спектакли, включая autos, «чтобы не оскорблять Бога и не давать оружия в руки наших врагов», братства и приюты, лишенные своих источников прибыли, подняли волну протеста против этой меры, результаты которой стали сказываться через пять лет.

Эта «театральная распря», породившая множество произведений,^{167} в течение всего века не переставала питать беседы и дискуссии между сторонниками и противниками театрального искусства. «Что вы думаете о пьесах?» — спрашивает один из персонажей «Гида для иностранцев» у своего собеседника. «Этой темы, — отвечает тот, — лучше не касаться, ибо точки зрения не только людей двора, но и более сведущих в этом вопросе настолько расходятся, что говорить что-либо против театра — значит вызвать ненависть у окружающих, но благосклонно относиться к театру означает выказать себя человеком, не обладающим здравым смыслом». И автор, полностью признавая, что Испания произвела на свет «порядочные, даже образцовые пьесы», сожалеет, что они превратились для испанцев в нечто обыденное; было бы достаточно, полагал он, чтобы спектакли устраивались только в праздничные и выходные дни, но вошло в привычку давать представления каждый день, и эта привычка у испанцев, как бывает у народов, слишком сильно привязанных к своим традициям, приобрела силу закона, и «теперь уже невозможно положить конец этому злоупотреблению».^{168}

Эта привязанность Испании к своему театру объясняется, конечно, любовью к развлечениям, но также и некоторыми более глубокими причинами: в самых значительных пьесах, постановки по которым испанцы видели, они находили чрезмерно преувеличенное, что было свойственно испанскому характеру, выражение чувства чести, необузданного пристрастия к небесным и земным делам, наконец, ту смесь идеализма и реализма, которая составляет сущность национального темперамента.

Глава VIII ДОМАШНЯЯ ЖИЗНЬ. ЖЕНЩИНА И СЕМЕЙНЫЙ ОЧАГ

Условия жизни женщины и их противоречивость. — Дом. Прислуга. Трапеза и кухня. — Женское воспитание. Ученые женщины. Туалеты и женская мода. Выезд в свет: «tapado» и кареты

«Где простота, скромность и женская добродетель? Где то время, когда женщины не добывали себе славу, как сегодня, бесстыдно рисуясь на публике? Куда исчез добропорядочный, уединенный образ жизни, который вели юные девушки, укрытые от посторонних глаз до самого дня их помолвки, так что порой даже близкие родственники едва ли знали об их существовании? А нынче все наоборот, одни только развлечения: манто на плечи и частые выходы в свет; больше скромности и даже осмотрительности — для женщин в возрасте; едва только девушка выходит из возраста ребенка, она тут же попадает в общество замужних женщин, и даже маленькие девочки участвуют в их беседе…»^{169}

Стоит ли с учетом этого верить, что между XVI и XVII веками происходят глубокие изменения в жизни и нравах женщин, и отвергать свидетельства о существовании «театра чести», который представлял на сцене настолько добродетельных и безупречных женщин и молодых девушек, что любое подозрение, которое могло их коснуться, заслуживало смерти? Это кажется тем более невероятным, что с XVI века не один путешественник выражал свое удивление относительно дерзкого поведения испанских женщин. «Они пользуются большой свободой, — писал в 1595 году один итальянский священник, — и ходят по улицам и днем и ночью, совершенно как мужчины; они легко заводят беседу и остры на язык; но они держат себя настолько вольно, что иногда это переходит границы скромности и порядочности. Они заговаривают со всеми на улице, независимо от общественного положения человека, к которому обратились, требуя угостить легкой закуской, обедом, фруктами, лакомствами, оплатить ей места в театре и другие вещи подобного рода».^{170}

Впрочем, не будем забывать, что в театре, кроме «комедий чести», играли также комедии интриг, основой действия которых часто были любовные страсти. В них показывались уловки, на которые шли женщины или юные девушки, чтобы ускользнуть от бдительного надзора, добровольные похищения и увозы — случаи, которые в изобилии можно было встретить и в novelas (романтических «новеллах») Сервантеса и его современников. Что касается сатирической литературы, то она находила неисчерпаемый источник не только в историях о женской неверности, но также в потворстве мужей, которое, по словам Кеведо, «получило широкое распространение, особенно в Мадриде». Тем не менее мы читаем в «отделе происшествий» (noticias) Мадрида от 18 апреля 1637 года следующую подлинную информацию, настоящий сюжет кальдероновской драмы: «В Великий четверг Мигель Перес де лас Навас, королевский нотариус, дождавшись, когда его жена исповедуется и причастится, взял на себя роль палача и, попросив у нее прощения, задушил ее в собственном доме, и это по одному только подозрению в адюльтере».^{171}

Вероятно, эти противоречия можно объяснить большим разнообразием источников и свидетельств. Сатирики, как и моралисты, по разным причинам считали своим долгом очернять действительность, которую «комедии чести», в свою очередь, старались идеализировать. Что касается иностранных путешественников, почти в один голос сообщавших о вызывающей дерзости испанок, то их свидетельства относились лишь к тем женщинам, которые часто выходили на прогулку и бывали в шумных местах, чтобы их заметили; иноземцы ведь не знали о женщинах, хранивших семейный очаг, воплощая собой идеал «совершенной супруги», портрет которой нарисовал Фрей Луис де Леон.^{172}

Какое бы значение ни придавать этому объяснению, оно не может в полной мере отразить два противопоставленных образа, нашедших отражение в литературе и прочих источниках. Это несоответствие большей частью обязано своим возникновением внутреннему противоречию, свойственному самому положению испанской женщины.

Вне всякого сомнения, наследие арабской Испании еще проявлялось в виде заточения, которое, по крайней мере в городе и в «приличном обществе», навязывалось женщине, выходившей из дома только по