в употребление, во многих комнатах окна были затянуты промасленной бумагой. Отхожих мест не было, и вместо них использовались горшки, прозванные «нужниками». Их ставили в углу или под кроватью, и до тех пор, пока с наступлением темноты не появлялась возможность вылить их содержимое на улицу, они распространяли по всему дому тошнотворное зловоние.{176}
Тот же контраст наблюдался и между тем, какое значение придавали наличию прислуги, и умеренностью в повседневной жизни. Как мы видели, число слуг было показателем социального уровня, и от мажордома до конюха, включая дуэний, телохранителей, пажей и лакеев всех сортов, их штат достигал нескольких десятков человек. Конечно, не представлялось возможным разместить всех этих людей в хозяйских апартаментах, тем более что обязанности некоторых из них ограничивались сопровождением на улице своего господина или госпожи, поэтому богатые люди иногда снимали один или несколько соседних домов для прислуги. Поскольку в центре и на севере Испании рабов было гораздо меньше, чем в Андалусии, они больше бросались в глаза, и для знатной светской дамы не было ничего более лестного, чем проследовать в сопровождении одного-двух рабов, демонстративно одетых «по-турецки».
Однако постоянное содержание большого штата прислуги было не всем по карману. Для хозяйки дома со средним достатком, которая хотела нанять лакея или служанку, в городах, и особенно в Мадриде, существовали специальные агентства по найму, и, если верить Франсиско Сантосу, автору произведения «День и ночь Мадрида», огромный спрос на прислугу позволял ей привередничать и выбирать своих будущих хозяев. «Как, — возмущался монах, заведовавший агентством, расположенным в церкви Буэн Сусесо, — я пристроил тебя в приличный дом, хозяева — муж и жена, никого больше, они платят тебе 16 реалов в месяц, обеспечивают хорошее питание, и, что еще лучше, тебе даже не надо выходить из дома, потому что сам хозяин всё закупает, включая и продовольствие! — Фи… — отвечал собеседник, — видать, этот хозяин скупердяй, раз он не доверяет своим слугам; этот дом не для меня…»{177}
Случаи, когда «господин» сам ходил за покупками, были, по-видимому, довольно редки, и нежелание поступать в такой дом на службу тем более понятно, что необходимость закупать продукты давала слугам возможность для частых выходов. Действительно, закон запрещал частным лицам (и даже хозяевам гостиниц, как мы видели) запасаться провизией, поэтому приходилось каждый день обходить всех продавцов, даже если нужны были какие-то самые незначительные товары. Правда, потребности семьи обычно были невелики, даже в тех домах, где насчитывалось много слуг, поскольку они, может быть, кроме тех, кто работал на кухне и прислуживал за столом, не питались в господском доме, а ходили обедать «к себе» или же ели в закусочных, имевшихся на улицах больших городов. К тому же испанцы крайне воздержанны в еде, и эта умеренность не ускользнула от внимательных глаз иностранцев. Речь идет, разумеется, о семейных обедах, поскольку в торжественных случаях или когда надо было оказать честь знатному гостю, изобилие яств не знало границ: когда в 1605 году главный адмирал Англии приехал в Испанию, пир, который устроили в честь его прибытия, состоял из 1200 блюд из мяса и рыбы, не считая десертов, так что даже прибежавшим зевакам удалось полакомиться вволю. Вероятно, так бывало на королевских приемах, а людям, находившимся на нижних ступенях социальной лестницы, нужна была, чтобы отметить какой-нибудь важный случай в их жизни, шумная попойка, как мы видим из описания Сервантесом кулинарных приготовлений к свадьбе Гамаша. Представление о том, из чего состояли обильные трапезы знати, можно составить на основании «продовольственного рациона», выданного королевскими складами герцогу Майенскому, прибывшему в 1612 году с многочисленной свитой просить руки инфанты Анны Австрийской для короля Людовика XIII: на каждый скоромный день — 8 уток, 26 каплунов, 70 кур, 100 пар голубей, 450 перепелок, 100 зайцев, 24 барана, две четверти говядины, 12 говяжьих языков, 12 окороков и 3 свиньи, кроме того, 30 арроб (300–400 литров) вина; для каждого постного дня — эквивалентное количество яиц и рыбы.{178}
Как видим, мясо занимало в рационе богатых людей основное место; из него обычно готовили острые или маринованные блюда с большим количеством приправ (острый перец, чеснок, шафран), которые не всегда могли по достоинству оценить визитеры из других стран, привыкшие к более пресной пище. Некоторые блюда получили особую известность, например,
Но повседневный семейный обед был далек от этих гастрономических оргий. «Как у знати, так и у простого народа всего одна трапеза в день — в полдень; вечером они не едят ничего горячего», — писал в 1633 году один немецкий путешественник.{179} У наиболее богатых людей эта единственная трапеза состояла из одного или двух мясных блюд (или рыбы и яиц во время поста); менее состоятельные люди довольствовались куском козлятины или баранины, а трапеза бедных людей состояла из нескольких видов овощей (испанские артишоки, бобы), сыра, лука и оливок.
Умеренность испанцев в питье еще удивительнее, тем более что большинство провинций Испании производили превосходные вина, правда, подпорченные, на вкус иностранца, привкусом смолы и канифоли от бурдюков из свиной кожи, в которых они хранились. «Они удивительно воздержанны в употреблении вин, — замечала графиня д’Ольнуа, — женщины вообще никогда не пьют, мужчины пьют так мало, что им хватает полсетье (около четверти литра) в день. Нет более тяжкого оскорбления, чем обвинить испанца в том, что он пьян». Зато прохладительные напитки — апельсиновые, клубничные, оршад — очень охотно употреблялись с тех пор, как «снежные колодцы» позволили готовить их в разгар летней жары. Но истинно испанским напитком был шоколад, родом из Америки, получивший широкое распространение во всех слоях общества по причине своей относительно умеренной цены. Его пили не только на завтрак, но и при всяком удобном случае в течение дня, запивая (ибо он был слишком густым) стаканом воды.
В большинстве домов, даже буржуазных и аристократических, не было специальной столовой. Блюда подавали на маленькие столики в гостиной. В Кастилии, и особенно в Андалусии, где арабское влияние все еще было очень сильным, было принято, чтобы только мужчины садились за стол, женщины же и дети садились вокруг стола на корточки, опираясь на подушки. С полуденной трапезой справлялись быстро, и после сиесты, которая считалась правилом даже зимой, муж обычно оставлял дом, чтобы заняться своими делами и предаться любимым развлечениям, поскольку общественная жизнь мужчины разворачивалась большей частью — как это и сегодня происходит в средиземноморских странах — вне семьи.
Женщина оставалась дома, присматривала за детьми или занималась мелкой работой — шила, вышивала, реже читала какую-нибудь религиозную литературу или роман. Визиты подруг иногда нарушали это монотонное существование: сидя на коврах, женщины болтали о пустяках, моде, любовных приключениях, пили неизменный в этих случаях шоколад или жевали кусочки ароматической глины (
Случалось, что под окнами дома раздавались звуки гитары или другого музыкального инструмента. Вошло в обычай исполнение серенад претендентами на руку девушки, уже получившими ее согласие. Но исполнителем мог оказаться и просто «кавалер», который хотел засвидетельствовать свою пылкую любовь даме своей мечты и который в окружении музыкантов, специально нанятых по этому случаю, ожидал от нее, в обмен на такое выражение чувств, взгляда, улыбки или нежного слова через решетку, отделявшую его от возлюбленной. Подобные дерзости были небезопасны, поскольку, если мужья следили за своими женами, то братья не менее ревностно относились к репутации своей сестры, как мы можем судить по неприятности, случившейся в 1619 году с герцогом де Сесса, о чем рассказал один из его современников: герцог прогуливался в полночь (это было в июле) по небольшой мадридской площади в сопровождении маленького пажа-мулата, который пел, аккомпанируя себе на гитаре. Из окна соседнего дома какой-то голос попросил музыканта сыграть одну мелодию, что тот и сделал с разрешения своего хозяина. Провидению было угодно, чтобы мимо как раз проходил герцог де Макведа, сестра которого жила на этой площади. Разъяренный, он вошел в дом за подмогой, и пока его люди разбивали гитару о голову пажа, сам он накинулся на герцога де Сесса — не узнав его — и одним ударом рассек ему всю правую сторону лица.
