Повседневная жизнь Испании Золотого века

соперничество не прибавляли к ним личные обвинения и оскорбления. Никогда еще genus irritabile vatum («раздражительное племя поэтов») не проявляло себя с такой злобой, как в литературных кругах золотого века, где полемика в прозе и в стихах играла очень важную роль. Когда соперники Лопе де Вега, как мы уже видели, нещадно нападали на него, — а его личная жизнь предоставляла им множество поводов для атаки, — он не упускал случая нанести ответный удар, особенно Гонгоре, неоспоримому мэтру культеранизма с момента опубликования «Уединений» (1614), которого он в одной из своих пародий в стиле culto упрекает в том, что тот является «палачом слов».

Кеведо еще язвительнее нападает на севильского «пребендария», обвиняя его — несмотря на его положение лица духовного звания — в том, что он всего лишь не до конца обращенный в христианство иудей:

Я пошлю тебе мои стихи, намазанные салом,
Чтоб ты не смог их вкусить, мой дорогой Гонгора.

Но несмотря на нападки на мастеров и их учеников, масштабы этого зла не уменьшались; каждый рифмоплет стремился превзойти своих соперников в утонченности формы и темноте смысла. Напрасно Эстебанильо Гонсалес, остановившись в арагонской деревеньке, пытался постичь смысл сонетов, авторы которых оспаривали поэтический приз. Не сумев их разобрать, он обратился к одному из находившихся там студентов и спросил, на каком языке — халдейском или арамейском — написаны стихи: «На что он мне ответил, что не рискнет этого сказать; он и сам представил один из плодов своего гения, за который рассчитывал получить первый приз, и хотя он пытался объяснить мне смысл, у него ничего не получалось, потому что если что и ценится в наше время, так это умение гонгоризировать в напыщенном стиле с целью придать внешнее величие тому, что является ничем по сути, и главное — сделать так, чтобы ни автор, который это написал, ни любознательный читатель ничего не поняли. Поэт, который опускается до таких пошлостей, чтобы рифмовать хлеб — хлеб, вино — вино, теряет свое лицо и может лишь сочинять куплеты для слепых». После чего Эстебанильо тоже решил принять участие в конкурсе и, сидя за столиком в таверне, где он остановился, сочинил в модном стиле сонет, первая строфа которого звучала так:

Похожий на слоновую кость от белизны и помпезный феникс,
Хрупкий бутон, который раскачивался в тени,
В нищий сапфир, вкусный горностай,
Как в балдахине тебя угощаю, пугливого.^{215}

Он повесил его на двери церкви. «Едва он там появился, как тут же набежала целая толпа любопытных, желавших прочесть его; не медля ни секунды и осыпая сонет похвалами, люди сделали более тридцати копий; члены жюри вручили мне в качестве приза подвязки, о которых я говорил и которые принесли мне славу второго Гонгоры».

«Разумные» люди, естественно, выступали против злоупотреблений языком, который стал предназначаться лишь для посвященных. «И что бы вы сказали, — говорит один из персонажей Гида для иностранцев, — о манере выражаться, придуманной этими писателями, такой трудной и такой заумной, что едва ли найдется хоть один человек, способный ее понять, ведь вопреки всем правилам старого стиля они ставят существительное как можно дальше от прилагательного, а подлежащее — через десять строк от сказуемого… Своим зашифрованным жаргоном, напичканным испанизированными греческими и латинскими словами, которые лишь в четвертом колене были родственниками нашего национального языка, эти люди стремились в течение пятидесяти лет испортить чистоту кастильского языка, вынуждая государство либо запретить их опусы, либо издать новый словарь…»^{216}

И несмотря на то, что академии несли большую долю ответственности за эти стилистические излишества, «шутовская академия», собравшаяся во дворце Буэн Ретиро в 1637 году, забавлялась тем, что, пародируя стиль королевских указов, поднимала на смех поэтическую напыщенность, от которой страдала страна, а заодно нравы и ревностные чувства литературной публики:

«Дон Аполлон, милостью поэзии король Муз, принц Зари, граф и сеньор оракулов Дельфа и Делоса, герцог Пинда, эрцгерцог двух фронтов Парнаса, всем эпическим, лирическим, трагическим, комическим, дифирамбическим, драматическим и проч. мой привет и гармония.

Знайте же, что, познав ужасные беспорядки и вред, в котором до сих пор жили те, кто владел нашей рифмой и стихами, и несметное число тех, кто, не боясь Бога и не веруя в него, составлял, писал и сочинял стихи, воруя и списывая днем и ночью стили, идеи, манеру письма у своих старших собратьев, присваивая заимствованное у другого и совершая все виды мошенничества и жульничества со своими стихами, желали бы исправить положение нижеследующими мандонами и ордононами:

Во-первых, пусть все пишут кастильскими словами, не употребляя слов иностранных, и тот, кто введет в свои стихи необычное предложение или гиперболу, будет лишен академиками звания поэта, и в случае рецидива у него будут конфискованы все стихи.

Item, пусть самые старые поэты распределят между собой обязанность давать милостыню сонетами, песнями, рондо и романсами и всеми видами стихов стыдливым поэтам, подбирать на улице тех, кто упал из-за болезни или лишился чувств, комментируя „Уединения“ Дона Луиса де Гонгоры, и к тому же у дверей Академии раздавать суп, сваренный из излишков имеющейся там поэзии.

Item, пусть поэзия в мавританском стиле примет крещение в течение сорока дней под страхом изгнания из королевства.

Item, пусть поэт, служащий знатному сеньору, умрет от голода.

Item, путь ни один поэт не будет столь дерзок, чтобы говорить плохо о других, разве что два раза в неделю…»^{217}

Но ни протесты, ни шутки ничего не могли поделать с литературной модой, которая охватила всю испанскую поэзию первой половины века и даже затронула тех, кто, как Кеведо, больше других нападал на нее. Вопреки шутовской «прагматической» санкции, изданной Придворной академией, поэты продолжали голодать, прибегать к протекции знатных людей и беспощадно терзать друг друга…

Глава Х ЖИЗНЬ ВОЕННЫХ

Престиж испанского оружия. Комплектование армии и личный состав войск. — Военная карьера. Жизнь и приключения капитана Алонсо де Контрераса. — Солдатский темперамент: храбрость, стойкость, гордость и хвастовство. — Закат военного духа. «Жизнь и подвиги Эстебанильо Гонсалеса»

Когда Пьер де Брантом, дворянин и писатель, увлеченный героизмом, узнал в 1566 году, что войска герцога д’Альба, идущие из Италии, собираются пересечь Лотарингию, чтобы добраться до Фландрии и покарать восставших против власти испанского короля, он в почтовой карете отправился посмотреть на