Возвышенное положение дома обещало восхитительный вид на леса, речную долину и деревню Хаддерсфилд вдалеке.
Служанка впустила меня в отделанную дубовыми панелями прихожую, спросила мое имя и забрала плащ. До меня донеслись слова трех девочек (одетых a? la mode[11] и изысканно причесанных), которые обсуждали меня в соседнем дверном проеме, и мои сомнения и страхи немедленно вернулись.
— Она кажется старой и сморщенной, точно маленькая старушка, — прошептала первая девочка.
— Не волосы, а сплошные пружинки, — отозвалась вторая.
— А платье такое старомодное! — воскликнула третья, и они засмеялись.
Покраснев, я обхватила себя тонкими руками, будто пряча свое поношенное темно-зеленое шерстяное платье. Однако по-настоящему меня унизили фразы девочек о моей внешности. В то время я была совсем еще крошкой и худой как спичка, с миниатюрными ладонями и ступнями. Из гордости я не носила очки (жеманство, которое мне удалось преодолеть лишь через несколько лет) и видела не дальше собственного носа, отчего постоянно щурилась. На голове у меня красовалась сухая копна тугих кудряшек — результат, как я теперь понимаю, чересчур усердного скручивания волос на ночь. Оглядываясь в прошлое, я сознаю, что находилась в невыгодном положении по сравнению с остальными девочками, приехав из дома, лишенного матери, где нашему внешнему виду почти не уделялось внимания.
Мое сердце колотилось от смущения. Я проследовала за служанкой — опрятной девушкой лет восемнадцати с жалостливой улыбкой — по красивой дубовой лестнице на галерею второго этажа. Когда мы вошли в комнату, которую мне предстояло делить с двумя другими девочками, я задохнулась от радости. Помещение было в три раза больше моей спальни, с комодом красного дерева, гардеробом, двумя удобными на вид кроватями и большими окнами с портьерами до пола. За окнами виднелся кусочек замерзшего сада. Папа был прав в одном: это ничуть не напоминало просторные унылые дортуары Школы дочерей духовенства. И теперь меня терзал лишь один вопрос: смогу ли я поладить со здешними ученицами?
— На следующей неделе приедет еще одна девочка, будете спать с ней, — сообщила служанка. — Вторую кровать занимает мисс Амелия Уокер; ее семья приплачивает сверху, так что вся кровать в ее распоряжении.
Я слышала об Амелии Уокер, хотя ни разу не видела ее. Она была племянницей миссис Аткинсон, моей крестной матери, которая и посоветовала папе это учреждение. Я поблагодарила служанку и отклонила предложение поесть или попить, после чего она удалилась. Разбирая чемодан и вешая одежду в гардероб, я невольно испытала укол смущения, когда сравнила свои немногочисленные безыскусные вещи с красивыми яркими нарядами и роскошным темным бархатным плащом соседки. Вздохнув, я переоделась в воскресное платье, прекрасно сознавая, что оно произведет на моих критикесс не лучшее впечатление, чем первое, поскольку было таким же простым и старым. Затем я спустилась в классную комнату, где мне велели представиться.
Помещение оказалось просторным, целиком обшитым дубовыми панелями, с высоким потолком. Вдоль одной стены высились книжные шкафы, эркер на противоположной стене выходил на обширные передние лужайки. Посередине стоял длинный стол, накрытый темно-красной тканью, за которым находились четыре учительницы и восемь учениц, погруженные в занятия. Когда я появилась, все головы повернулись в мою сторону, и я подверглась безмолвному и неприятному осмотру.
Во главе комнаты за богато украшенным письменным столом сидела невысокая коренастая женщина лет сорока, одетая в вышитое платье цвета сливок. Благодаря папиному описанию я сразу узнала ее: мисс Маргарет Вулер, владелица и директриса школы. Она грациозно поднялась со стула, представилась и произнесла:
— Добрый день и добро пожаловать, мисс Бронте.
Мисс Вулер нельзя было назвать красивой, но с уложенными короной волосами и длинными локонами, ниспадающими на плечи, она излучала тихое и внушительное достоинство аббатисы. Последовало краткое знакомство с остальными учительницами — все они оказались сестрами мисс Вулер — и с девочками, которые на вид были моими ровесницами или на год-другой младше. Пока я пыталась впитать новые сведения, девочки вернулись к учебе, а мисс Вулер предложила мне занять стул напротив нее.
— Моя обязанность — определить ваше место в школе посредством устного экзамена, мисс Бронте, — тихо промолвила она. — Не переживайте, если не сможете ответить. Мне просто нужно оценить диапазон вашего образования.
Она задала мне множество пугающих, порой весьма тяжелых вопросов, касающихся самых разнообразных предметов. Казалось, экзамен никогда не закончится, но наконец-то мисс Вулер сказала:
— Итак, мисс Бронте! Вы продемонстрировали редкую осведомленность и понимание истории и литературных трудов, некоторые познания во французском и превосходные способности к математике. В других предметах вы преуспели меньше, в частности в грамматике. Географии вы, по-видимому, не знаете вовсе. Хотя по возрасту вам место среди старших девочек, боюсь, мне придется поместить вас с младшими, пока вы не догоните своих сверстниц.
Это уязвило мою гордость. День и без того был отмечен сердечной болью, силы иссякли, и я немедленно ударилась в слезы. Мои плечи вздрагивали от рыданий. Мисс Вулер умолкла; я чувствовала, что она наблюдает за мной.
— Мисс Бронте! Вас так расстраивает перспектива сидеть среди общества младших?
— О да! Пожалуйста, пожалуйста, мисс Вулер, позвольте мне сесть с ровесницами.
— Хорошо. Я допущу вас в старший класс при одном условии: в свободное время вы будете читать и дополнительно заниматься.
— О! Спасибо, мисс Вулер! Мне не привыкать заниматься в одиночку. Я буду очень прилежной, обещаю.
— Не сомневаюсь, — ласково улыбнулась мисс Вулер.
Позже тем же вечером я устало вошла в свою комнату, собираясь уже лечь спать, и тут увидела соседку. Мисс Амелия Уокер была высокой, красивой и светловолосой, к тому же она оказалась одной из тех девочек, которые подняли меня на смех по прибытии. На ней была самая прелестная и белоснежная ночная рубашка, какую я видела в жизни. Поставив свечу на комод рядом со свечой Амелии (каждой ученице выдавали собственную свечу и подсвечник — немалая роскошь), я молча разделась. Амелия повесила в гардероб изысканное розовое шелковое платье, решительным рывком передвинула по перекладине свои наряды как можно дальше от моих и властно предостерегла:
— Не трогай мои вещи. Они совершенно новые, не дай бог испортишь. И еще: никогда не садись на мою кровать. Я этого не потерплю.
— Не понимаю, как моя одежда или я сама можем повредить твоим вещам, — возразила я, вешая платье в шкаф.
Соседка взглянула на меня.
— Какой странный акцент! Ты из Ирландии?
— Нет. Мой отец из Ирландии. А я из Хауорта. Твоя тетя Аткинсон — моя крестная мать.
— А! Je comprends. Vous etes cette Charlotte,[12] — жеманно заключила она, как если бы умение говорить по-французски было высочайшим достижением в мире.
Достав из комода коробку папильоток, она села на кровать; мы обе быстро закрутили свои волосы.
— Мой отец — сквайр. Он считает, что ирландцы — низшая раса. — Амелия бросила жалостливый взгляд на мою ночную рубашку, которую я сшила сама и не единожды чинила. — Ты, наверное, ужасно бедная. Твои vetements[13] такие старые!
— Мы не настолько бедные, как многие жители нашего прихода. У нас достаточно еды, тепла и замечательных книг.
— Книг! — фыркнула Амелия. — Какая разница, сколько у вас книг? Книги нельзя носить. — Она забралась под одеяло и добавила: — Можешь погасить свет.
Хотя свечи стояли намного ближе к ее постели, чем к моей, я покорно задула их и ощупью в
