Бриджет Мэлоун, полагая, что не следует распространять злокозненные слухи, могущие повредить карьере викария. Подруга также не знала о гнусной фразе, которую около двух лет назад, едва приехав в Хауорт, мистер Николлс отпустил у меня за спиной.
— Боюсь, он не такое совершенство, каким ты воображаешь его, Нелл. — Я вытянулась на камне и подставила лицо теплому солнышку. — Неблагоразумно объяснять почему, но не все в Хауорте любят его так, как ты.
Через неделю Эллен представилась возможность лично наблюдать за недостойным поведением мистера Николлса. С самого его появления в Хауорте он выступал против еженедельного обычая прачек сушить мокрое белье на плоских могильных камнях церковного кладбища. Прошло уже два года, а он все не унимался.
— В память об усопших церковный двор должен быть местом уединения и почтения, — несколько месяцев назад объяснял мистер Николлс папе, когда я разливала чай. — Это зрелище нелепо, все равно что еженедельные пикники на священной земле.
— А по-моему, довольно мило, — заметила я. — Все женщины собираются в церковном дворе с корзинами белья и весело болтают на ветру. Весьма практично, и кладбище становится менее мрачным. Женщинам надо где-то общаться.
— Иначе им придется все время проводить на задних дворах, — согласился папа. — Говорят, они ждут этих встреч с нетерпением.
— Тем не менее я положу этому конец, — пообещал мистер Николлс.
Он сдержал слово, выстоял в долгой битве с церковным советом и достиг-таки своей цели. В июле во время одной из воскресных служб мистер Николлс сделал поразительное заявление:
— С настоящего дня развешивание белья в церковном дворе Хауорта запрещено. Леди, будьте любезны найти более подходящее место для сушки мокрой одежды.
Среди прихожан, как мужчин, так и женщин, поднялась волна протеста. Мистер Николлс спустился с кафедры под свист и шиканье. После службы люди собирались кучками в церковном дворе и в переулке и громко возмущались. Мы с сестрами и Эллен направлялись домой, когда к нам подлетела разъяренная Сильвия Мэлоун.
— Ох уж этот мистер Николлс! — воскликнула она. — Один его вид стал бы мне противен после сегодняшнего, но я и до этого его не выносила!
— Мне понятно отношение викария к кладбищу, — возразила Анна. — Этот обычай всегда казался мне неуважительным.
— В церковном дворе в Бирсталле никто и не догадается сушить белье, — поддержала ее Эллен.
— А деревья у вас в Бирсталле есть? — осведомилась Сильвия.
— Есть, — кивнула Эллен.
— А в нашем приходе деревьев днем с огнем не сыщешь, — негодовала Сильвия. — Не на что натягивать веревку. И что нам теперь делать с мокрым бельем, хочу я знать? О! Убрался бы этот мистер Николлс в свою родную Ирландию и никогда бы не появлялся!
Многие прихожане разделяли ее мнение, выражая пожелание, чтобы мистер Николлс не утруждал себя возвращением из традиционного месячного отпуска на родине.
— Такие чувства между пастырем и паствой недопустимы, — сказала я Анне с досадливым вздохом после отъезда мистера Николлса.
— Ничего, все перемелется, — ответила Анна с тихой уверенностью.
Ее слова оказались пророческими. Женщины вскоре начали развешивать белье на своих собственных каменных стенах или на стене вдоль Черч-лейн, которая оказалась не менее приятным местом для встреч.
Тем же летом на издательском фронте нас настигли долгожданные добрые вести. Томас Ньюби, глава небольшой лондонской фирмы, выразил желание опубликовать в трех томах «Агнес Грей» Анны и «Грозовой перевал» Эмили; два тома полагалось «Грозовому перевалу» как весьма объемной работе. К моему разочарованию, роман «Учитель» никого не заинтересовал и был объявлен «лишенным поразительных случайностей и захватывающего сюжета».
Сестры были вне себя от счастья. Я радовалась вместе с ними, но в то же время тревожилась, поскольку было поставлено условие публикации за свой счет с авансом в размере пятидесяти фунтов. Мы уже имели весьма огорчительный опыт публикации за своей счет, и я опасалась, что это предприятие окажется не более успешным, к тому же планировалось напечатать всего триста пятьдесят экземпляров по цене, разорительной для моих сестер. Однако после стольких отказов Эмили и Анна были счастливы получить хоть какое-то предложение и потому немедленно согласились.
Неудача «Учителя» стала настоящим ударом. Я уже собиралась зашвырнуть драгоценную, но злосчастную рукопись в нижний ящик стола, когда вспомнила, что в списке остался еще один издательский дом, куда я не обращалась: фирма «Смит, Элдер и Ко», Корнхилл, Лондон. Хотя я понимала, что моя рукопись в любом случае не будет принята, поскольку слишком коротка для самостоятельной публикации, но все же отправила ее. Стыдно признаться, но по своей наивности (бумага была очень дорогой, а ничего другого под рукой не нашлось) я завернула рукопись в ту же обертку, в которой наши работы уже посылались и были отвергнуты, попросту вычеркнув адреса других издателей и добавив новый.
Затем я продолжила переписывать «Джейн Эйр» набело. Тем временем пришла весточка от «Смит, Элдер и Ко». Я открыла конверт, уныло предвкушая две скупые безнадежные строчки с благодарностью и извещением, что упомянутые издатели не могут опубликовать мою рукопись. Вместо этого, к своему удивлению, я вынула письмо на двух страницах.
Оно было от мистера Уильяма Смита Уильямса, литературного консультанта в «Смит, Элдер и Ко». Мистер Уильямс, разумеется, по «деловым соображениям» отказался издать «Учителя», но утверждал, что роман обладает «большой литературной мощью». Затем он обсуждал его достоинства и недостатки так учтиво, так деликатно, в таком разумном ключе, с таким прозорливым пониманием, что подобный отказ воодушевил меня больше, чем вульгарно выраженное согласие. Мистер Уильямс добавил, что труд в трех томах будет встречен с особым вниманием.
Я перечла письмо четыре раза; мои пальцы дрожали.
В огромном волнении я ответила «Смит и Элдер», что как раз заканчиваю совершенно новый «труд в трех томах», в который попыталась внести больше живости, чем в предыдущий.
Я писала как заведенная. В конце августа я послала законченную рукопись «Джейн Эйр» в Лондон и стала ждать ответа. Долго ждать не пришлось, хотя эти две недели показались самыми длинными в моей жизни.
Каждый день я следила из окна столовой за появлением почтальона, словно ястреб. Поскольку Табби в последние годы совсем оглохла и охромела, так что могла выполнять лишь самую простую работу на кухне, принимать и разбирать нашу почту оставалось одной из немногих и самых драгоценных радостей в ее жизни. Я не собиралась отнимать у нее эту радость, а потому стояла, едва дыша, и слушала прихрамывающие шаги от входной двери к папиному кабинету, вопреки всему надеясь, что служанка повернет обратно в столовую и доставит мне послание.
Когда наконец оно пришло — когда Табби вложила мне в руки письмо от «Смит и Элдер» «мистеру Карреру Беллу через мисс Бронте, Хауорт», — мое сердце едва не остановилось.
— Что случилось, мисс? — в тревоге спросила Табби. — От кого это письмо? Господи, вы белая как привидение!
— Ерунда, — отозвалась я поспешно (но громко, чтобы она услышала).
Зрение Табби настолько ухудшилось, что она едва могла разобрать имя получателя, не говоря уже о том, чтобы угадать личность отправителя.
— Всего лишь ответ на мой запрос. Посмотрю наверху.
Я бросилась в свою комнату, разорвала конверт и с колотящимся сердцем прочла:
Уважаемый сэр!
Мы получили Вашу превосходную рукопись «Джейн Эйр» и хотели бы приобрести права на ее публикацию. Готовы предложить Вам вознаграждение в размере ста фунтов…
