переселения варварских народов. Хотя каждая новая волна захватчиков порождала свои собственные проблемы, самой опасной силой были гунны, быстро перемещавшиеся конники, использующие новый тип страшных для римлян луков. В империи совершалась радикальная революция в области военного дела[133].
Римлянам удавалось превращать некоторых варваров в союзников и наемников, тогда как другие из них выходили из-под контроля и захватывали территории империи, чтобы владеть ими самостоятельно. Иные народы колебались между двумя этими линиями: они были то хищниками, то верными защитниками Рима. Некоторые же полководцы управляли императорами. Так, с 430 по 470 год Восточной империей фактически правил Аспар, происходивший из аланов, которые некогда обитали на востоке Европы за пределами римских границ. Поскольку Аспар носил титул
В этом мире закулисной политики сравнительно мало значения имели происхождение, образование или даже идеология, куда важнее был открытый доступ
Представители старых и новых народов, управлявших империей, легко вступали в браки друг с другом. Хотя Римская империя никогда не стремилась соблюдать расовую чистоту, к V веку она превратилась в удивительную смесь культур и народов со всей Европы. На Западе правящие элиты представляли собой смешение латинских и германских народов, и именно эта элита продолжала затем господствовать на ее территории в течение последующего тысячелетия. Король вестготов Атаульф первоначально намеревался создать на месте Римской империи, Романии, новое германское царство Готию, но затем понял, что столь радикальный проект неосуществим, и решил вместо этого использовать энергию готов для восстановления Новой Романии. И в каком-то смысле этот замысел действительно был реализован. Повелители варваров – готов, франков и других – выдавали своих дочерей и сестер за представителей имперской элиты, так что, скажем, Аэций вполне мог надеяться, что его внук займет императорский престол. Даже предводитель вандалов Гейзерих, правивший королевством в Северной Африке, которое всерьез тревожило империю, женил своего сына на дочери западного императора Валентиниана. Варвары влияли на политику империи куда сильнее, чем нам может показаться, если мы просто будем изучать имена императоров или первых вельмож. С 457 года новый император носил безукоризненно греческое и напоминавшее о философии имя Зенон, но ранее он носил свое настоящее имя – которое образованные греки почти не могли выговорить – Тарасикодисса. Он происходил из исаврийских нагорных племен Малой Азии, которые, возможно, были родственниками нынешних курдов.
Дворы императоров также были альтернативными центрами власти. Римские самодержцы давали огромную власть евнухам, поскольку считалось, что они не должны были захватывать власть ради интересов своих потомков, однако это не мешало высокопоставленным евнухам бороться за свое влияние. В этом мире закулисной политики сравнительно мало значения имели происхождение, образование или даже идеология, куда важнее был открытый доступ к императору и членам его семьи. Возможность доступа обычно получали те, кто мог дать самую крупную взятку. При дворе всегда были «свои» и «чужие», при этом «чужие» изо всех сил старались подорвать доверие к нынешним фаворитам и добиться их свержения, для чего они вступали в коалиции. В некоторых случаях придворные и вельможи так жестко контролировали доступ к императору и всю поступающую к нему информацию, что лидер господствующей группировки придворных становился кем-то вроде теневого императора[135].
Власть евнухов достигла непомерных высот во время продолжительного царствования Феодосия II (408–450). С 408 по 414-й, пока император был маленьким ребенком, империей правил его регент евнух Антиох. В последующие годы Феодосий II также «во всем находился под властью евнухов»[136]. В 440-х годах на первом месте среди придворных стоял высокопоставленный евнух Хрисафий, который использовал свое влияние, чтобы поддерживать учение монофизитов.
Государство как церковь, церковь как государство
Другой мощной новой силой была церковь, причем история конфликта между церковью и государством в Александрии показывает, что римская традиция государства не без трудностей интегрировала в себя новую религиозную реальность. Современному человеку трудно понять, насколько тонкими были границы между церковью и миром, между религиозной жизнью и обществом в эпоху поздней античности. Те вещи, которые мы сегодня отнесли бы к категории религии, использовались для достижения целей политического или экономического характера. Это позволяет нам лучше понять, почему обычные люди с такой горячностью участвовали в религиозных баталиях[137] .
В то время как росла популярность церкви, власть и престиж государства падали. Западные историки, которые уже давно обсуждают причины заката и падения империи, избегая простых одномерных объяснений, указывают, что здесь действовало сочетание нескольких слабых пунктов и конфликтов. Некоторые современные историки переворачивают вопрос вверх ногами и предпочитают ставить его таким образом: что позволило империи, которой постоянно угрожали военные, социальные и экономические проблемы, просуществовать столь длительное время? Но, как бы мы ни оценивали значение различных угроз, у нас нет сомнений в том, что они стали особо острыми в эпоху Эфеса и Халкидона, которая одновременно была эпохой Аттилы и гуннов[138].
Кризис империи прямо отражался на жизни простых людей и рядовых христиан. В первую очередь он порождал финансовые проблемы, поскольку содержание империи становилось крайне дорогостоящим делом. В эти годы империи постоянно угрожали внешние враги – германские варвары, персы и гунны. Это вынуждало империю ради выживания тратить огромные ресурсы на поддержку военной машины, на содержание армии и флота, крепостей и гарнизонов, на задабривание враждебных варварских племен, на дань, позволяющую откупиться от опасных захватчиков. Сам имперский институт стал дороже с его расходами на роскошь обстановки и одежд императоров, на придворные церемонии и на содержание массивного бюрократического аппарата.
Даже и при более благоприятных обстоятельствах эти нужды опустошали бы казну и увеличили бы общее бремя налогов. Но в V веке территории империи, способные платить налоги и подати, постоянно сокращались, так целые провинции ускользали из-под власти или были разграблены. Хотя империя все еще сохраняла свою власть, скажем, над Балканами, постоянные набеги Аттилы привели к тому, что их жители были не в состоянии платить налоги. Финансовое бремя для оставшихся провинций и городов увеличилось, а это вызывало устойчивый рост недовольства по отношению к гражданской власти, ее солдатам и сборщикам налогов.
В то же время империя не могла сделать вид, что все находятся в равном положении и вместе страдают. В Галлии христианский пророк Сальвиан писал о том, что империя гибнет или испускает последний вздох, «задушенная удавкой налогов, как если бы ее душили грабители», но даже в такие времена «существует множество богачей, за которых бремя налогов несут бедные, то есть существуют крайне богатые люди, чьи налоги убивают бедняков». В одном знаменитом тексте греческий купец описывает это экономическое бремя и объясняет, почему он отверг империю и стал на стороне гуннов: «Налоги собирают с крайней жестокостью, и безнравственные люди причиняют ущерб другим, потому что перед законом не все классы равны. Нарушитель из богатых не получает наказания за сделанную несправедливость, тогда как бедный… наказывается законом». Государство и его аппарат стали казаться врагом в большей мере, чем когда-либо раньше. И естественно, это заставляло людей искать утешения в церкви[139].
К началу V века церкви уже пользовались давно признанным авторитетом в городах империи, символами светской власти, а во многих случаях – власти более сильной, чем светская. Империя признала достоинство и независимость церкви, позволив клирикам пользоваться своей системой правосудия и даровав им право судиться в своих судах. На Востоке это право распространялось только на епископов, но западные власти распространили его на все духовенство любого ранга. Епископы стали важными агентами
