заметил — они стояли лицом к лицу. Энтони Грин проговорил:
— Силой, заключенной во мне, я даю тебе право вызвать меня из-под земли — моим именем и твоим именем.
— И поместить тебя туда, — подтолкнула его Наоми.
— Лучше я сам, — ответил он. — Хочу посмотреть, получится ли.
Потом он снова снял зеленый плащ — видимо, это тоже было такое официальное одеяние наподобие халата мистера Фелпса — и бросил его на шкатулку.
— Вот, — сказал он.
И состроил Наоми нервную, но дружелюбную гримасу — будто я Крису, когда собираюсь прыгнуть с вышки в бассейн, — и пошел к бугру.
— Думаю, — протянул он, — примерно так.
Что это было за «примерно так», я не заметила: мама метнулась к нему, а я побежала следом — это была последняя жалкая попытка ему помешать. Мы более или менее бросились ему под ноги — у него были замшевые ботинки — и повалили его. Ну или он сам споткнулся, потому что боялся на нас наступить. Когда я видела Энтони Грина в последний раз, он падал — почти как мисс Фелпс в первый раз, — выбросив в сторону одну руку, словно загребал воздух. Не было ни треска кустов, ни даже удара о землю — а должны были быть. Энтони Грин взял и провалился сквозь покрытые почками кусты и траву и отрезок глинистой тропинки прямо в склон бугра, будто всего этого просто не существовало. Когда я развернулась в кустах, в которые мы убежали, от Энтони Грина не осталось ни следа — и ни следа на склоне бугра тоже не осталось.
Мы вжались в землю и смотрели на Наоми — она прошагала к тому месту, где он исчез. Улыбнулась — чуть-чуть изогнув губы. Тщательно осмотрела склон и кивнула. Потом раскинула руки в стороны и старательно произнесла:
— Силой, дарованной мне, я замыкаю этот холм отныне и навек и заточаю тебя в нем. И быть тебе в нем, пока я, Наоми Лейкер, не призову тебя обратно.
Потом прямо-таки вприпрыжку бросилась к зеленому плащу и хотела схватить его.
— Хо-хо! Эге-ге-гей! — услышала я ее голос.
Из-за бугра выбежала тетушка Мария. С тех пор она не сильно изменилась, только двигалась тогда гораздо проворнее, а кричала, очевидно, ничуть не меньше.
— У тебя все получилось, дорогая! О, мое дорогое дитя! Моя милая, послушная, артистичная доченька! Я было подумала, что тебе не удастся заманить его туда. Никому в Кренбери не удалось бы его очаровать!
— Сила любви, мама, — сказала Наоми.
— Ты ведь не сожалеешь об этом, правда, дорогая? — с нажимом проговорила тетушка Мария.
— Ничуть, — сказала Наоми. — Но это было некрасиво и к тому же трудно. Ничего, возьму себе зеленую шкатулку в награду за старания.
— Зачем, дорогая? — удивилась тетушка Мария. — Ты же сама знаешь, что тебе с ней не совладать.
— Тебе тоже, — сказала Наоми. — Милая мама, я считаю, тебе пора удалиться от дел и передать все мне. Теперь я вдвое сильнее тебя.
Тетушка Мария отшатнулась, прижав руки к груди, и уставилась на дочь. Наоми улыбнулась. Черты ее лица заострились. Глаза у нее были фанатичные, как у Элейн, и вовсю выискивали у тетушки Марии уязвимое место. Тетушка Мария изобразила свой «скорее огорченный, чем рассерженный» голосок. Должно быть, много лет тренировалась.
— Я так обижена, дорогая. Так обижена. Я ведь вложила столько стараний, чтобы ты набралась сил, и уже объявила тебя своей преемницей. Неужели этого мало?
— Мало, — заявила Наоми. — Ты, мама, отстала от жизни, а я хочу делать дела по-новому. Думаешь, я не заметила, что ты, как обычно, хитришь и словно бы не слышишь, когда я говорю, что у меня есть сила? А она у меня есть. Зеленая шкатулка — только начало. Она дает мне мужчин. Еще у меня есть он. — Она показала на бугор. — А значит, и ты в моей власти, ведь выпустить его могу только я. Если ты с этой минуты не будешь слушаться меня во всем, я попросту сниму заклятие. И тогда он сделает тебе очень плохо, правда, милая мама?
— Змея, — сказала тетушка Мария особым тоном, который давал понять, что здоровье у нее уже не то. — Испорченная девчонка. После всего, что я для тебя сделала!..
— Хватит, замолчи! — закричала Наоми. — Хоть на секунду прекрати выделываться!
Тетушка Мария тоже закричала:
— Испорченное, вульгарное, злоязычное чудовище!
Тут у них разразился жуткий скандал — они стояли посреди ярко-зеленого поля и орали друг на друга. Наоми обзывала тетушку Марию такими словами, что чуть не начала мне нравиться. Она выкрикивала почти все то, что и я всегда хотела сказать: «ханжа», «лицемерка», «старая белоручка — я всегда всю работу за тебя делала!» А тетушка Мария называла Наоми, например, «блудницей вавилонской», а это, возможно, было не менее обидно. И кстати, наверняка не менее справедливо.
И вот в конце концов Наоми завизжала:
— Все! Все! Я скажу слово и сию минуту вытащу Грина! И он тебе устроит!
Тетушка Мария показала ей дрожащий кулак.
— Ах ты поганая тварь! Ни единого слова, тем более того самого, — ни-ко-гда! Силой, дарованной мне, заклинаю тебя — никогда больше не говорить человеческим языком!
И Наоми рухнула наземь и съежилась, совсем как Крис, и старомодный наряд свалился с нее, и она превратилась в длинноногую тощую волчицу и ощерилась на тетушку Марию. Она и тогда еще не сдалась. Припала к земле и двинулась на мать, все так же щерясь, готовая наброситься на нее. Из открытой пасти свисала нитка слюны.
— Назад! — сказала тетушка Мария. — Назад, паршивка! Убирайся в Волчий лес, и пусть тебя ждет смерть, если ты посмеешь сделать шаг за его пределы!
Выходит, тетушка Мария сама во всем виновата. Мы с мамой совсем распластались по земле, а волчица Наоми перебежала через бугор — прямо рядом с нами — и кратчайшей дорогой кинулась в лес. Теперь я понимаю, каково было Лавинии, когда рядом оказывался Крис. Все равно что человек зашел в гостиную и обнаружил там сбежавшего из зоопарка тигра.
Между тем тетушка Мария, похоже, не слишком огорчилась. Может быть, до нее только потом дошло, что она наделала. Она подняла зеленый плащ и посмотрела на шкатулку, которая лежала на траве под ним. Потом — не без натуги — нагнулась и взяла шкатулку через плащ и завернула в него, чтобы не касаться ее руками.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Мне было тяжело, неловко и даже грустно снова стать самой собой. Мама тоже приняла форму мамы и натягивала джинсы.
— Бедный глупый мальчик! — твердила она. — Сущий младенец! Неужели он не понимал…
— Маргарет, прошу тебя, оденься, — перебила ее мисс Фелпс из своего креслица. — Натаниэль ждет за дверью, пока вы не примете приличный вид. Нам нужно многое обсудить.
Я одевалась, а мама все продолжала сокрушаться.
— Мидж, а ведь мы с тобой тоже виноваты. Если бы мы не спустились с бугра, он бы отказался. Теперь я это понимаю!
— Это все равно произошло бы, — отозвалась я изнутри свитера. — Потому что произошло.
В комнату, прикрыв лицо белоснежным платком, вошел мистер Фелпс и подтвердил мою правоту.
