расплавило ее плоть и превратило кровь в жидкий огонь.
Джованна умирала от счастья и любви в руках Франко и не могла отвести взгляда от ослепительных серых глаз, на дне которых мелькали золотые искорки.
Честная девушка глубоко внутри нее храбро попыталась соблюсти девичью честь.
— От… пусти меня, Фран… ко…
— Нет, Солнышко. Я слишком долго тебя хотел и ждал. Теперь я не могу тебя отпустить. Я умру.
— Я уже умираю… Почему так горячо?
— Это очень теплая футболка… Мы ее сейчас снимем…
И ладони его легли ей на обнаженную грудь и Джованна выгнулась от сладкой боли и счастья, раскрываясь навстречу Франко, словно цветок.
Ее тело пело в его руках, словно скрипка Паганини. Франко больше не мог сдерживаться Его губы скользнули по горячей и нежной коже, обхватили нежный бутон напряженного маленького соска…
— Я умираю, Франко…
— Нет, маленькая. Мы только начинаем жить…
И был свет под стиснутыми ресницами, и крик, рвущийся из закушенных губ, нереально яркое солнце, взорвавшееся мириадами радужных брызг, стон и смех, слезы счастья и боли, покой и уверенность, что все именно так, как нужно, так, как и должно быть…
Она не понимала, что с ней происходит, не знала, где находится. Иногда она начинала сопротивляться — неведомо зачем, — но Франко быстро подавлял все ее попытки освободиться. Вернее, она сама прижималась к нему всё теснее.
Джованна пила его любовь, как пьют воду в пустыне. Растворялась в его дыхании, приникала к горячей коже, становилась единым целым с ним, его частью, его собственностью. Мужчина был неутомим, она — ненасытна. Все бесплотные мечты об этом человеке воплотились сейчас, здесь, на этой поляне, и не было в мире более необузданной любовницы, чем Джованна, и более нежного любовника, чем Франко.
А потом она свернулась клубочком, и зарыдала, потому что достигнутая мечта перестала быть мечтой и день стал реальностью. Франко осторожно прижал ее к себе, и Джованна машинально отметила, что он снова возбужден…
— Солнышко, не плачь. Все теперь хорошо. Все теперь хорошо навсегда.
— Нет. Я не должна была… Все неправда!
— Неправда — что именно? Вот мы с тобой. Мы лежим рядом. Мы голые и счастливые. Мы только что любили друг друга, потому что не могли больше удерживаться. Что же здесь неправда?
— Все. Нельзя было…
— Нужно. Нужно было, Солнышко. Иначе у нас ничего бы и не получилось. Иди сюда. Люби меня. А то запру в подземелье.
Она явилась домой под вечер, мокрая, грязная, с шалой улыбкой на припухших губах и отсутствующим взглядом. Доди смерила Джованну оценивающим взглядом и покачала головой.
— Ты выглядишь, как русалка, напоровшаяся на группу военных водолазов.
— Почему военных?
— Потому что они молодые и горячие.
— Отстань, Доди. Я большая девочка.
— Не сомневаюсь, потому что мы давно знакомы. Почему ты мокрая?
— Я упала в озеро.
— Ага. И утонула?
— Нет, меня вытащили. Франко вытащил.
— Понятно. Он тебя за ноги тащил или за волосы?
— Доди, отстань.
— Нет, я же не спорю, купались — хорошо, но почему не снять одежду? Джинсы — не плавки, футболка — не бикини.
— Неприлично купаться голыми.
— Ага. Знаешь, детка, если ты думаешь, что сейчас у тебя ПРИЛИЧНЫЙ вид, то ты очень ошибаешься. Пойди, пожуй лимон, слишком довольная у тебя мордочка. И переоденься — простудишься. А потом спускайся, поговорим.
Через полчаса Джованна, сухая и умытая, сидела на кухне и меланхолично заплетала косички, глядя в стену поверх головы Дейрдре. Та мрачно посмотрела на девушку и громко откашлялась.
— Во-первых, электричества все еще нет.
— Я помню. Сделаем.
— Во-вторых, звонили клиенты, подтвердили приезд.
— Хорошо, мы так и договаривались.
— В-третьих, они приедут раньше срока.
— Раньше, так раньше… ЧТО?!
— Что слышала. Раньше на несколько дней. Они, собственно, позвонили посоветоваться, можно ли им так поступить, а я сказала, что у нас все равно новоселье, так что они могут приехать, заодно и познакомятся с местными жителями…
— Доди. Скажи, что шутишь, или у меня сейчас будет гипертонический кризис.
— Криз.
— Один дьявол! Ты шутила?
— Нет. Первые трое приедут в день новоселья.
Джованна со стоном уронила голову на стол.
Это конец. Именно так она и представляла Армагеддон.
Потом на смену отчаянию пришла лихорадочная работа мысли. Значит, так: электричества нет, но все комнаты готовы. Франко ничего не знает, но он сказал, что ему надо уехать по делам, значит, узнает, когда все уже утрясется. Доди надо застрелить и закопать в саду, никто не увидит. Сама Джованна торжественно повесится в день приезда Франко…
— Доди! Ты это затеяла, ты и выпутывайся.
— А чего такого? Слушай, ну это же глупо. Либо отказывайся от своей идеи, либо начинай действовать решительно. Все равно придется начинать — или выметаться отсюда. Я, между прочим, подготовила себе прикрытие. Сегодня из деревни приходили три девчонки и два мальчишки. Задатки есть, будем лепить из них новых Леонардо…
— Доди, умолкни. Я должна все обдумать.
— И чего думать? Завтра проснешься — чеши к Франко. Бухнись в ноги, расскажи все. Целуй ручки, а волосы распусти по плечам, так жалостнее…
— Он уезжает.
— Да? Ну и чудненько. Вернется — а у нас уже на мази. Хочешь, я буду уводить их на экскурсии в далекие леса?
— Иди спать, Дейрдре.
— Когда ты так говоришь, я вспоминаю миссис Скоггинс, нашу надзирательницу в школе для девочек. Она никогда не кричала, но говорила вот так же: иди спать, Дейрдре…
— Доди, уйди!
— Ты не сердишься?
— Угадай.
— Хорошо, что нет. Я очень впечатлительна старушка. Спокойной ночи, золотко.
— Спокойной ночи.
— Джои?
— Да?
— У вас БЫЛО, да?
Джованна схватилась за сковородку, и Доди тут же ускакала наверх, весело хихикая и нимало не раскаиваясь. Джованна снова уронила голову на стол. Надо все обдумать…
Она обдумывала и обдумывала, но в голову не приходило ни одной светлой мысли. В конце концов
