очень в нее верил. — Послушай. — Он сел на свою кровать, взял Айран за руки и усадил рядом с собой. — Любая депрессия крайне опасна, даже с автоматическим прерыванием. Так плюнь ты на свое расписание, я плюну на свое, мы с тобой оба наберем 104, испытаем его в полной мере, а потом ты останешься в нем еще на какое–то время, а я перестроюсь на «деловое, активное», схожу на крышу проверить, как там наш баран, и поеду на службу, не опасаясь, что ты тут куксишься перед выключенным телевизором.
Он выпустил ее длинные, изящные пальцы, перешел из просторной спальни в еще более просторную гостиную, где стоял запах последних вчерашних сигарет, и протянул руку к телевизору.
— Терпеть не могу телевизор до завтрака, — сообщила Айран; она так и осталась сидеть на его кровати.
— Набери 858, — сказал Рик, наблюдая, как прогревается трубка. — Желание смотреть телевизор вне зависимости от программы.
— Ничего я не хочу набирать, — сказала Айран.
— Тогда набери 3.
— Я не могу набрать комбинацию, которая заставит меня хотеть набрать другие комбинации. Если уж я вообще ничего не хочу набирать, то уж эту–то комбинацию и тем более, потому что тогда я захочу набирать, а желание набирать представляется мне сейчас чем–то отвратительным. Я хочу просто сидеть здесь, на кровати, и смотреть в пол.
С каждым словом голос Айран звучал все глуше и безнадежнее; казалось, что ее душа необратимо каменееет, окутывается пеленой абсолютной инерции.
Рик включил звук телевизора, и квартиру до краев заполнили звуки наглого, приторно панибратского голоса.
— …хе–хе, ребята, — грохотал Дружище Бастер, — самое время кратенько рассказать вам про сегодняшнюю погоду. По сведениям с метеорологического спутника «Мангуст», к полудню осадки достигнут максимума, а затем начнут помаленьку убывать, так что тем из вас, кто захочет высунуть на улицу нос или там что–нибудь другое…
Дальше Рик не слышал — к нему подошла беспредельно унылая фигура в волочащейся по полу ночной рубашке и выключила телевизор.
— Ну ладно, — горько вздохнула Айран, — сдаюсь. Я наберу все, что ты хочешь, пусть даже экстатическое сексуальное блаженство, — я чувствую себя так хреново, что даже и это выдержу. Хуже не будет, потому что хуже уже некуда.
— Я сам наберу для нас обоих.
Рик приобнял жену за плечи и препроводил ее назад, в спальню. Здесь он набрал на ее пульте 594, охотное приятие превосходящей мудрости мужа во всех возможных вопросах, а на своем — творческий, изобретательный подход к работе, хотя в последнем и не было особой необходимости — он и сам, безо всякой искусственной стимуляции, подходил к работе именно таким образом.
Торопливо позавтракав — нужно было наверстывать время, бездарно угробленное на препирания с женой, — в полной экипировке для высовывания на улицу (включавшей, естественно, и освинцованную мотню «Аякс» фирмы «Маунтибэнк») Рик поднялся на крышу (крытую , естественно, крышу), где мирно пасся его электрический барашек — хитроумный механизм, щипавший траву с таким натуральным удовольствием, что никто из соседей не догадывался о его истинной природе.
Можно не сомневаться, что некоторые из их животных тоже являлись электронными фалшаками, но Рик никогда не пытался разобраться в этом поподробнее, равно как и соседи никогда не проявляли излишне въедливого интереса к его барану — это противоречило бы общепринятым нормам поведения. Спросить: «А ваш баран, он настоящий или электрический?» — было бы бестактностью много худшей, чем если бы вы спросили человека, пройдут ли его зубы, волосы и внутренние органы тест на аутентичность.
Рик окунулся в тошнотворно–бурые волны утреннего, сплошь пронизанного радиоактивной пылью воздуха, который превращал солнце в тусклый медный пятак и все время раздражал носоглотку характерным металлическим запахом, вынуждая непроизвольно принюхиваться к этому «аромату смерти». Нет, «аромат смерти» — это слишком уж сильно сказано, решил он, поспешая к участку земли, который достался ему в комплекте с чрезмерно просторной квартирой. В эти дни последствия Финальной Всеобщей Войны уже утратили свою изначальную драматичность, стали чем–то будничным. Те, кто не мог устоять перед радиацией, давно отошли в мир иной, так что последние годы заметно ослабевшая пыль, которой противостояли выжившие — то есть самые крепкие — из людей, только медленно подтачивала им разум и наследственный аппарат. Рик не захотел эмигрировать, и теперь, несмотря на все предосторожности, пыль день ото дня оседала в нем все новыми и новыми порциями смертоносной грязи. Пока что ежемесячные медицинские обследования неизменно подтверждали его статус нормала, человека, имеющего законное право производить потомство, однако каждый раз возникала пугающая возможность, что медицинская комиссия Сан–Францисского полицейского управления вынесет противоположный вердикт — всепроникающая пыль непрерывно превращала бывших нормалов в аномалов (но, к сожалению, не наоборот). «Эмигрируй или деградируй! Думай сам, что лучше!» — кричали телевизионные ролики, уличные щиты и правительственные листовки, ежедневно опускавшиеся в каждый почтовый ящик. Весьма разумно, думал Рик, отпирая калитку своего миниатюрного овечьего загона. Только вот я не могу эмигрировать. Из–за моей работы.
И тут его окликнул Билл Барбур, хозяин соседнего пастбища и сосед по дому; как и сам Рик, Билл, вообще–то, шел на работу и забежал сюда на пару секунд, проверить свое животное.
— Моя кобылка забрюхатела! — Он гордо указал на крупную, философического вида першеронку. — Ну, что вы на это скажете?
— Скажу, что скоро у вас будет пара першеронов.
Рик уже подошел к своему барану, который лежал на траве, задумчиво пережевывая жвачку, и внимательно следил за руками хозяина — не принес ли тот ему горстку геркулеса. В программу данного конкретного экземпляра была заложена страстная любовь ко всяческим зерновым хлопьям; завидев такое лакомство, электробаран непременно вскочил бы на ноги и поскакал бы (весьма убедительно) навстречу Рику.
— А с чего она вдруг? — спросил Рик. — Ветром надуло?
— Я купил дозу самой лучшей оплодотворяющей плазмы, какая только есть в Калифорнии, — похвастался Барбур. — Через животноводческий совет штата, по знакомству, иначе бы не вышло. Помнишь, на той неделе их инспектор обследовал Джуди? Они считают мою кобылку чуть ли не лучшей в породе и прямо мечтают получить ее жеребенка.
Барбур любовно потрепал лошадь по гриве, и та ткнулась мордой ему в плечо.
— А вы не хотите ее продать? — спросил Рик.
Ему страстно хотелось иметь лошадь, да вообще хоть какое–нибудь живое животное. Люди, вынужденные ограничиваться электрическими подделками, чувствовали себя униженными и, как следствие, постепенно теряли веру в себя. Будь его воля, Рик и вообще не стал бы возиться с этой заводной игрушкой и жил бы, пока не появится возможность купить себе живое животное, вообще без никакого, но подобное поведение считалось в обществе крайне предосудительным, а если бы он даже решил наплевать на все приличия, оставалась еще Айран, которой было очень даже не все равно, как смотрят на нее соседи.
— Продать мою лошадь? — удивился Барбур. — Это было бы попросту аморально.
— Ну продайте тогда жеребенка. Иметь двух животных — это еще аморальнее, чем не иметь ни одного.
— Да с чего вы это взяли? Многие люди держат по два, три, даже четыре животных, а у Фреда Уошборна, владельца завода по переработке водорослей, на котором работает мой брат, их целых пять. Вы не читали во вчерашней «Кроникл» статью про его утку? Самая большая, самая тяжелая утка московской породы на всем Тихоокеанском побережье.
Одна уже мысль о подобном сокровище привела Барбура в блаженное состояние, близкое к трансу.
Покопавшись в карманах, Рик извлек мятую, затертую брошюрку — январское приложение к «Каталогу животных и птиц» фирмы «Сидни». Заглянув в алфавитный указатель, он нашел раздел «Жеребята. См. Лошади, потомство» и через несколько секунд авторитетно заявил:
