— У «Сидни» я могу купить жеребенка першерона за пять тысяч.
— Нет, — качнул головой Барбур, — не можете. Посмотрите повнимательнее, там же курсив, это значит, что в данный момент жеребят у них нет, а цена — предположительная, на случай, если вдруг появятся.
— Ну ладно, — сказал Рик. — А что, если я буду платить вам по пятьсот долларов в месяц? За десять месяцев это будет пять тысяч, полная каталожная цена.
— Вот и видно, Рик, — снисходительно улыбнулся Барбур, — что вы ничего не понимаете в лошадях. Ну почему, по–вашему, у «Сидни» нет в предложении жеребят–першеронов? Да потому, что их никто не хочет продавать, даже и за полную каталожную цену. Першероны — большая редкость, их, даже самых плохоньких, днем с огнем не найдешь. — Он перегнулся через невысокий забор, разделявший два их «поместья», и подкрепил свой страстный монолог не менее страстной жестикуляцией. — Вот она, Джуди, она у меня уже целых три года, и за все это время я ни разу, ни разу не видел ей равных. Я сам летал за ней в Канаду, а потом сам же привез ее сюда, а то ведь могли по дороге украсть. Да что там украсть, где– нибудь в Колорадо или Вайоминге, там и убить могут за милую душу, лишь бы получить такую лошадь. И знаете почему? Потому, что до Финальной Всеобщей были буквально сотни…
— Но разве то, — прервал его Рик, — что у вас будут две лошади, а у меня — ни одной, не войдет в противоречие со всей теологической и моральной структурой мерсеризма?
— Кой черт, ведь у вас же есть этот баран, и никто вам не мешает Восхождению в личной жизни, а тот, кто крепко сжимает две рукояти Сострадания, приближается достойно. Вот если бы у вас не было этого барана, тогда бы еще я мог усмотреть в вашей позиции какую–то логику. Само собой, если бы у меня было два животных, а у вас ни одного, я пусть и частично, пусть и косвенно, но лишал бы вас возможности истинного слияния с Мёрсером. Но ведь у каждой семьи, живущей в этом здании, — по моим прикидкам, их тут около пятидесяти, по одной на каждые три–четыре квартиры, — у каждой из наших семей есть то или иное животное. У Грейвсона, — Барбур махнул рукой куда–то на север, — у него там курица. Оукс с женой держат эту здоровенную рыжую собаку, которая лает по ночам. У Эда Смита… — Он смолк и задумался. — У Эда есть в квартире кот, только никто этого кота еще не видел, так что дело темное.
Рик подошел к своему барану, сел на корточки, покопался в густой, роскошной шерсти (хоть она–то была самая настоящая) и не без труда нашел управляющую панель.
— Вот, смотрите, — крикнул он потрясенному Барбуру и снял с панели шерстяную декоративную крышку. — Теперь–то вам понятно, почему я так хочу этого жеребенка?
— Бедняга, — вздохнул Барбур после долгого, не меньше минуты, молчания. — И это что же, так оно всегда у вас и было?
— Нет. — Рик аккуратно закрыл крышкой прямоугольную проплешину в спине электрического барана, встал и повернулся к соседу. — Сперва у меня был настоящий баран. Отец моей Айран эмигрировал и оставил его нам. А потом, с год назад… помните тот раз, когда я возил его к ветеринару? Тогда вы тоже появились здесь раньше меня, а потом пришел я, а он лежал на боку и не мог подняться.
— Да, — кивнул Барбур, — и вы его подняли. Вы поставили его на ноги, а он походил минуту–другую и снова упал.
— У овец, — вздохнул Рик, — у них какие–то болезни непонятные. Ну, или можно так сказать, что болезни у них бывают самые разные, а симптомы всегда одни и те же: овца лежит на боку и не может встать, и никак не поймешь, что это с ней — то ли ногу слегка повредила, то ли от столбняка умирает. Вот с моим бараном как раз так и было: он умер от столбняка.
— Здесь? — удивился Барбур. — На нашей крыше?
— Сено, — объяснил Рик. — В тот раз я плохо снял с тюка проволоку, оставил кусок, и Граучо[1] — так я его звал — поцарапался и подхватил столбняк. Я отнес его к ветеринару, там он и умер, а я подумал–подумал, а потом пошел в одно из этих ателье, где делают животных, и показал им фотографию Граучо. Они изготовили мне вот это. — Он показал на фальшивое животное, все еще не расстававшееся с надеждой заполучить геркулес, судя по тому, как внимательно следило оно за всемогущими руками хозяина. — Слов нет, первоклассная работа. Я уделяю ему ничуть не меньше времени и внимания, чем тому, настоящему, и все равно… — Он пожал плечами.
— Это не одно и то же, — закончил за него Барбур.
— Хотя — почти. Я испытываю почти те же чувства, а слежу за его здоровьем едва ли не больше, чем тогда. Потому что он может сломаться, и тогда все соседи узнают. Я уже шесть раз отдавал его в ремонт, всё по разным пустякам, которые здесь же, при мне, в минуту исправляли, но заметь кто–нибудь такой, скажем, пустяк, как когда у него забарахлил голосовой механизм и он начал безостановочно блеять, тут бы и стало ясно, что он — фальшак, потому что уж это–то была явно механическая неисправность , болезней таких не бывает. А фургон ремонтной мастерской, — добавил Рик, — имеет, конечно же, надпись «Ветеринарная лечебница такая–то», и водитель у них одет в белое, как ветеринар. Ну ладно, — заторопился он, вспомнив о времени, — мне надо бежать на работу. Увидимся вечером.
— Э–э–э, — пробормотал Барбур в спину уходящему Рику. — Подождите, пожалуйста. Вы, ну, не бойтесь за соседей, я ничего им не скажу.
Рик был уже готов рассыпаться в благодарностях, но осекся, вдруг ощутив черную, беспросветную тоску, вроде той, о которой говорила Айран.
— Не знаю, — сказал он вяло, — может, и не надо ничего скрывать, ну какая мне разница?
— Как это — какая? Они же станут смотреть на вас свысока — не все, конечно же, но некоторые. Вы же знаете, как относятся люди к тем, кто не хочет иметь животное, они воспринимают такое поведение как аморальное и антисочувственное. Юридически оно уже не является преступным, как когда–то, сразу после Финальной Всеобщей, но отношение общества осталось практически тем же.
— Господи! — горестно воскликнул Рик. — Да я же хочу иметь животное, хочу, но никак не могу купить. На мое жалованье, жалованье муниципального служащего, далеко не разбежишься.
Вот если бы, думал он, мне еще раз повезло, вроде как два года назад, когда я за один только месяц уложил четырех андров. Знай я тогда, что Граучо скоро умрет… да откуда такое можно знать заранее. А потом — этот двухдюймовый, острый как иголка обломок упаковочной проволоки…
— А почему бы вам не купить себе кошку? — предложил Барбур. — Они же совсем не дорогие, вот посмотрите в каталоге «Сидни».
— Кошку? — обиделся Рик. — Да не хочу я никакую кошку, и собаку тоже не хочу. Я не люблю всех этих квартирных неженок, которые спят на диване и лакают молочко из блюдечка. Я хотел бы купить большое, серьезное животное — барана, как был у меня раньше; если хватит денег, так и бычка — или лошадь, вроде как у вас.
И всего–то и надо, подумал он, чтобы снова повезло. Нейтрализовать пять андров — и все будет в порядке. Каждый андик — это плюс тысяча к жалованью. А уж с пятью–то тысячами в кармане я быстро найду то, что мне надо, даже если цена в каталоге напечатана курсивом. Пять тысяч долларов, но для этого требуется выполнение нескольких не зависящих от него обстоятельств. Первым делом нужно, чтобы с одной из колонизированных планет на Землю пробрались пять андров. И чтобы они решили поселиться не где–нибудь еще, где за ними будут гоняться другие охотники из других полицейских агентств, а именно здесь, в Северной Калифорнии, а еще — чтобы Дэйв Холден, главный здешний охотник, умер или вышел на пенсию.
— А то купите себе сверчка, — пошутил Барбур. — Или мыша. А что, за двадцать пять долларов вам продадут большого шикарного мыша.
— Ваша лошадь, — процедил Рик, — тоже может умереть, абсолютно неожиданно, как мой Граучо. Вот вернетесь вы сегодня с работы, а она лежит на спине, ногами вверх, как навозный жук или этот, как вы говорили, сверчок.
Он достал из кармана ключ, повернулся и пошел к своей машине.
— Простите, если я вас обидел, — сказал Барбур, голос его нервно подрагивал.
Рик молча открыл дверцу своего ховеркара[2]. Он уже жалел, что разоткровенничался с соседом, и совершенно не хотел продолжать бессмысленный разговор.
